Банкротство как метапроцессуальная материя
В статье предпринят общепроцессуальный взгляд на процедуры несостоятельности (банкротства) - в контексте российского законодательства и в сравнении с немецким концептом. Отечественное законодательство в данной сфере противоречиво и не имеет общей онтологической основы, обращаясь то к институциональному, то процедурному началу. Не способствуют консолидации законодательства и реформы последних лет - напротив, они увеличивают имеющиеся противоречия, что затруднят единообразное толкование и эффективное правоприменение. В доктрине отсутствует единое понимание относительно юридической квалификации феномена несостоятельности: обычна констатация, что это комплексный институт, имеющий материально-правовые и процессуальные компоненты. Однако это превратилось в формальность и не отражает сущностных начал исследуемого явления. В статье отстаивается процедурный подход как возможная и необходимая законодательная методология; предпринята общая дифференциация процедур несостоятельности; отдельному анализу подвергнуты судебные процессуальные процедуры; обоснован вывод о значимости постулатов цивилистической процессуальной формы как системообразующего фактора для законодательства о банкротстве. Автор вскрывает на анализе отечественного законодательства основные противоречия и проблемы и предлагает свое видение законодательства о несостоятельности как процедурной отрасли права.
Ключевые слова: законодательство о несостоятельности, процедуры несостоятельности, материально-правовое и процессуальное в процедурах несостоятельности, цивилистическая процессуальная форма, процедурная отрасль права.
The article takes a general procedural view of insolvency (bankruptcy) procedures - in the context of Russian legislation and in comparison with the German concept. Domestic legislation in this area is contradictory and does not have a common ontological basis, referring to the institutional, then procedural principle. The reforms of recent years do not contribute to the consolidation of legislation - on the contrary, they increase the existing contradictions, which will complicate uniform interpretation and effective law enforcement. There is no common understanding in the doctrine regarding the legal qualification of the phenomenon of insolvency: the usual statement is that it is a complex institution with substantive and procedural components. However, this has become a formality and does not reflect the essential principles of the phenomenon under study. The article defends the procedural approach as a possible and necessary legislative methodology; a general differentiation of insolvency procedures is undertaken; judicial procedural procedures are subjected to a separate analysis; the conclusion about the importance of the postulates of the civil procedural form as a system-forming factor for bankruptcy legislation is substantiated. The author reveals the main contradictions and problems on the analysis of domestic legislation and offers his vision of insolvency law as a procedural branch of law.
Key words: insolvency law, insolvency procedures, substantive and procedural in insolvency procedures, civil procedural form, procedural branch of law.
Отечественное законодательство о несостоятельности (банкротстве) с момента своего становления и по сей день так и не определилось с собственным концептом. Доктрина, в том числе процессуальная, предпринимала попытки осмыслить и квалифицировать данное явление, однако большим успехом, признаем, они не увенчались - законодатель не дает почвы к тому. Обычно исследователи ограничиваются констатацией - что институт (или процедуры) несостоятельности имеет комплексный характер, включая в себя как материально-правовые, так и процессуальные компоненты. Онтологической квалификации в этом нет, а мысль движется вслед за уже состоявшимся в законодательной реальности. Одновременно термины "институт несостоятельности" и "процедуры несостоятельности" зачастую используются как взаимозаменяемые, что методологически порочно и никак не способствует ясности в юридическом понимании рассматриваемого феномена.
Несмотря на то что исторически отечественное законодательство о несостоятельности (банкротстве) испытало на себе влияние немецкого взгляда, его модель сущностно воспринята не была. В целом гражданское право России, в рамках которого и происходило становление и развитие банкротного права, испытывало (и испытывает) значительное влияние немецкого гражданского права. Это некоторая историческая традиция; кодификация материального и процессуального права в XIX в. в европейских странах и России проходила в дискуссиях и сравнении разных подходов - романского, немецкого, что не могло не оказать влияния и на отечественную правовую мысль. Поэтому ожидаемо было увидеть влияние немецкого процессуального подхода на несостоятельность в современном отечественном законодательстве. Однако этого не случилось - притом что исследователи, естественно, обращаются к анализу немецкого опыта <1>. Общий процессуальный концепт в законе воспринят не был. На этом фоне попытки законодателя апеллировать к немецкому опыту в отдельных, частных элементах выглядят неубедительно - как, впрочем, стремление последних лет обратиться к англосаксонскому опыту, вне его истоков. Все это только увеличивает бессистемность и грозит превращением закона в набор инструкций.
--------------------------------
<1> См., напр., фундаментальное исследование: Шишмарева Т.П. Институт несостоятельности в России и Германии. М.: Статут, 2015.
Напомним, с самого начала немецкое законодательство права несостоятельности - Insolvenzrecht, Kokursordnung, Vergleichsordnung, наконец, с 1 января 1999 г. Insolvenzordnung - рассматривало данное явление как заключенное в процессуальный алгоритм; в настоящее время - как "сводное исполнительное производство". При взгляде сверху немецкий концепт облечен в процессуальную оболочку - в нее включены и материально-правовые процедуры, присущие несостоятельности (например, наблюдения, внешнего управления, финансового оздоровления). Базовые категории, важные для понимания сущности процедур несостоятельности, имеют процессуальный подтекст. Так, процедуры несостоятельности могут быть введены для субъектов, не обладающих материальной правосубъектностью (§ 16 - 19 InsO), - это процессуальный подход (сравним: процессуальная правоспособность признается за всеми, кто обладает правом на судебную защиту, - ст. 36 ГПК РФ, ч. 1 ст. 43 АПК РФ <2>). Или: способность быть несостоятельным (, а до 1 января 1999 г. - ) рассматривается как пассивная процессуальная правоспособность - passive, что является сугубо процессуальным определением. При подаче заявления в суд о признании несостоятельным немецкий суд проверяет как общие процессуальные, так и частные материально-правовые предпосылки права на обращение в суд (наличие/отсутствие права на обращение в суд с таким основанием; соблюдение/несоблюдение оснований для подачи такого заявления; имеется ли недостаточность имущества для покрытия расходов судебного производства).
--------------------------------
<2> И это могут быть субъекты, необязательно имеющие определенную организационно-правовую форму, - важно, чтобы они в силу закона обладали правом на судебную защиту.
Рассмотрение дела в суде начинается вводной процедурой, построенной по типу классической для континентального процесса litis contestatio, что знаменует открытие процесса; одновременно могут быть приняты судом обеспечительные меры, происходит назначение управляющего, вводятся ограничения в распоряжении имуществом со стороны должника. Рассмотрение дела в суде по существу обозначается как процессуальная категория - Insolvenzverfahren; процесс объединяет в себе - методологически, "в снятом виде" - и материально-правовые процедуры. Иными словами, в немецком концепте они вписаны в процессуальную оболочку.
В России с принятием 26 октября 2002 г. ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" и его последующим реформированием ясного концепта не сложилось, а последующие законодательные новации лишь усугубили положение. Появилось немало интересных исследований процедур несостоятельности, но преимущественно специалистов в сфере материального права <3>.
--------------------------------
<3> Библиография по теме обширна; назовем лишь некоторые монографические работы, напр.: Карелина С.А. Правовое регулирование несостоятельности (банкротства). М.: Волтерс Клувер, 2008; Законодательство о банкротстве: преемственность и новации: Монография / Отв. ред. С.А. Карелина, И.В. Фролов. М.: Юстицинформ, 2023; Шишмарева Т.П. Институт несостоятельности в России и Германии; Она же. Федеральный закон "О несостоятельности (банкротстве)" и практика его применения: Учебное пособие для экзамена по Единой программе подготовки арбитражных управляющих. М.: Статут, 2015; Она же. Правовые средства обеспечения эффективности процедур несостоятельности в России и Германии: Дис. ... д-ра юрид. наук. М., 2021.
В доктрине предпринимались попытки определить феномен несостоятельности и с процессуальной точки зрения. Так, производство по делам о несостоятельности характеризовалось порой как особое производство <4>; отмечалось сходство его процедур с административным производством, имея в виду усиление публично-правовых методов и позицию КС РФ о процедурах банкротства как имеющих публично-правовой характер <5>. Отметим, однако, что речь в большей степени идет о публично-правовых методах, свойственных определенным процедурам, и о публично-правовой цели как одной из целей - процедур несостоятельности. Такова, по сути, и позиция КС РФ. Сравним: "они [процедуры несостоятельности] предполагают принуждение меньшинства кредиторов большинством, а потому, вследствие невозможности выработки единого мнения иным образом, воля сторон формируется по другим, отличным от искового производства, принципам", а "законодатель должен гарантировать баланс их прав и законных интересов, что, собственно, и является публично-правовой целью института банкротства" (п. 3 Постановления КС РФ от 19 декабря 2005 г. N 12-П). Полагаем, такая констатация еще не предопределяет сущности производства о несостоятельности в целом. Большинством исследователей отмечается и наличие в производстве по делам о несостоятельности процедур исковых, которые, однако, не характеризуют его сути. Некоторый отзвук немецкого концепта можно увидеть в определении производства по делам о несостоятельности как вида исполнительного производства (однако российский законодатель, думаем, этот взгляд не воспринял).
--------------------------------
<4> См., напр.: Бакланова И.П. Особое производство в арбитражном процессе: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Екатеринбург, 1999; Анализ основных позиций см., напр.: Аверина А.В. Особенности регулирования судопроизводства по делам о банкротстве // Актуальные проблемы российского права. 2023. N 8. С. 64 - 76; § 1 гл. 44 в учебнике: Гражданское процессуальное право. Общая часть: Учебник: в 2 т. Т. 2 / Под ред. П.В. Крашенинникова. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Статут, 2022 (глава подготовлена проф. Д.Х. Валеевым).
<5> См., напр., п. 3 Постановления КС РФ от 19 декабря 2005 г. N 12-П "По делу о проверке конституционности абзаца восьмого пункта 1 статьи 20 Федерального закона "О несостоятельности (банкротстве)" в связи с жалобой гражданина А.Г. Меженцева" // СЗ РФ. 2006. N 3. Ст. 335.
1. Можно ли определять производство по делам о несостоятельности (банкротстве) как вид (или подвид) судопроизводства? Такой подход достаточно распространен. Однако, думаем, он несколько поспешен и не соответствует законодательной действительности.
На первый взгляд отечественный законодатель как будто дает основания для этого, провозглашая в ч. 1 ст. 223 АПК (гл. 28 "Рассмотрение дел о несостоятельности (банкротстве)") и п. 1 ст. 32 ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)", что "Дела о несостоятельности (банкротстве) рассматриваются арбитражным судом по правилам, предусмотренным настоящим Кодексом, с особенностями, установленными федеральными законами, регулирующими вопросы несостоятельности (банкротства)". Однако это формальная констатация, не отражающая реальности.
Общие процессуальные правила, установленные АПК, по сути, не применяются, а сама гл. 28 АПК регламента производства дел о несостоятельности не содержит.
Право на обращение в арбитражный суд лишь констатируется в ст. 224 АПК, однако его механизм не соответствует процессуальному концепту; процессуальные критерии (предпосылки существования и условия реализации) перекрываются материально-правовыми, относящимися к предмету процесса. Собственно АПК регулируется лишь подсудность дел о несостоятельности (банкротстве) арбитражным судам.
Например, согласно ст. 43 ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" возможен отказ в принятии заявления о признании должника банкротом при отсутствии материально-правовых оснований, указываемых в п. 2 ст. 33 данного ФЗ (они формулируются как наличные, существующие, но не предполагаемые обстоятельства). Или: согласно абз. 2 п. 2 ст. 7 указанного ФЗ "право на обращение в арбитражный суд возникает у конкурсного кредитора - кредитной организации, у кредитного управляющего по договору синдицированного кредита (займа), а также у конкурсного кредитора - государственной корпорации "ВЭБ.РФ" с даты возникновения у должника признаков банкротства, установленных настоящим Федеральным законом". Иными словами, законодательство о банкротстве связывает возникновение права на обращение в суд с материально-правовыми юридическими фактами (по формуле ius - actio). Однако это не соответствует процессуальному концепту: право на обращение в арбитражный суд есть неотъемлемое право заинтересованного лица (см. ст. 224 АПК), являющееся с конституционно-правовой точки зрения частью права на судебную защиту как субстантивного процессуального права, которое в процессуальном законодательстве обособляется в самостоятельное процессуальное по природе право. И предпосылки его существования, как и условия реализации, - исключительно процессуальные по сущности (см. ст. 127.1, 129 АПК). Корни этого феномена - в онтологических истоках цивилистического процесса, приобретших значение аксиом, например: nemo invitus agree cogitur; volenti non fit iniuria, которые сами производны от исторической парадигмы цивилистического процесса - actio habere - ius habere. Нельзя отказать в возбуждении процесса по материально-правовым основаниям, иное - незаконный отказ в правосудии. Это - аксиоматичный постулат цивилистического процессуального права <6>. С точки же зрения банкротного законодательства право на обращение в суд возникает в силу определенных материально-правовых юридических фактов "здесь и сейчас". По сути, вопреки постулатам ст. 223 АПК и ст. 32 ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)", правила анализируемого Федерального закона выступают в роли специальных норм - в понимании материального (гражданского) права и перекрывают, парализуют действие общего правила. Напротив, в процессе приоритет имеют общие правила судопроизводства, закрепленные в процессуальных Кодексах; процессуальные нормы, содержащиеся в других федеральных законах, применяются, если приняты в соответствии, но не в противоречии с нормами процессуальных Кодексов (см. ч. 2 ст. 3 АПК РФ, ч. 1 ст. 1 ГПК РФ). В процессуальном регулировании приоритет бесспорно принадлежит процессуальным Кодексам.
--------------------------------
<6> Поэтому, например, КС РФ подчеркивал, что "в стадии возбуждения дела... решаются вопросы лишь процессуального характера", иное "не согласуется с конституционной природой судопроизводства, в силу которой решение вопросов материального права должно осуществляться в судебном заседании при разрешении дела по существу на основе состязательности и равноправия (статья 123, часть 3, Конституции Российской Федерации)" (Определение КС РФ от 8 июля 2004 г. N 238-О "По жалобе гражданина Тимонина Дмитрия Викторовича на нарушение его конституционных прав пунктом 1 части первой статьи 134, статьей 248, частями первой и восьмой статьи 251 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации" // Вестник Конституционного Суда РФ. 2005. N 1).
На наш взгляд, нормы ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" относительно права на обращение в суд неосознанно стремятся к немецкому публично-правовому концепту, когда целью судопроизводства является охранение публичного правопорядка, формально пытаясь при этом "привязать" реализацию данного права к отечественному концепту процесса, воспринявшему романскую модель цели, определяемую через частноправовые критерии - защиту прав и законных интересов. Безусловно, в самой сути процедур несостоятельности (банкротства) очевиден как публично-правовой, так и частноправовой интерес - он лежит преимущественно в предмете и объекте процесса; важно было, полагаем, определиться с общей законодательной методологией процессуального порядка реализации права на обращение в суд и права на судебную защиту.
Соотношение частноправового (основанного на волеизъявлении заинтересованных лиц) и публично-правового характерно и для методов различных процедур вообще, однако реализация права на обращение в суд всегда подчинена частноправовому методу (даже и в случае возбуждения процесса "в чужом интересе").
Отсутствие законодательного "взгляда сверху" на концепт ведет к порой неоправданному смешению материально-правовых и процессуальных предпосылок права на обращение в суд и условий его реализации, а в законе появляются нормы "инструкционного" характера. Например: абз. 2 п. 13 ст. 189.23 (требования о субсидиарной ответственности могут быть предъявлены к лицам, контролировавшим кредитную организацию до даты, указанной законом) - однако с точки зрения общего процессуального концепта права на обращение в суд это излишняя конкретика описательного характера, ибо вытекает из общих закономерностей существования указанного права. И таких правил немало. Или: п. 2.6 ст. 201.1 ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" гласит: "Фонд, указанный в статье 4 Закона Российской Федерации от 15 апреля 1993 года N 4802-1 "О статусе столицы Российской Федерации", - орган государственной власти, в том числе в случаях, если они не являются кредиторами застройщика, обладают правом на обращение в арбитражный суд с заявлением о признании застройщика банкротом". Идти методом перечисления конкретных субъектов, обладающих правом на обращение в суд, можно бесконечно, расширяя закон до степени нечитаемости и отсутствия системности, что абсолютно неэффективно. Достаточно было продумать общее правило о возможности и критериях обращения в суд в публичном интересе - законодательные традиции в процессуальном праве имеются; они могли бы стать основой методологии и в этом случае.
Nota bene. Нельзя не отметить - хотя это отдельный и, думаем, интересный предмет исследования - герменевтические проблемы, возникающие при анализе ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)". Очевидны несогласованность материально-правовой и процессуальной терминологии, имеющие место неудачные попытки вложить в устоявшиеся процессуальные категории какое-то "обособленное" понимание. Например: участвующие в деле лица - лица, участвующие в арбитражном процессе по делу о банкротстве, но при этом без определения процессуального субъектного состава в каждом случае. Законодатель, на наш взгляд, не различает материально-правового понимания употребляемых им категорий: требование (например, "требования о субсидиарной ответственности"), предъявление требования (как формирование материально-правового притязания в материальном правоотношении), притязание (например, в формуле "притязания третьих лиц" <7>) и процессуального права на обращение в суд. Возникающий "терминологический сумбур" затрудняет понимание законодательного замысла.
--------------------------------
<7> Обратим внимание, что и судебные инстанции употребляют термин "притязание" в разных смыслах: (а) материально-правовом (как элемент субъективного гражданского права или как самостоятельно существующий вне его, но материально-правовой феномен); (б) процессуальном. Ср., напр.: Определение Судебной коллегии по экономическим спорам ВС РФ от 16 февраля 2023 г. N 308-ЭС18-17191(5) по делу N А32-1070/2017, Определение Судебной коллегии по экономическим спорам ВС РФ от 14 февраля 2022 г. N 306-ЭС16-9556(6) по делу N А57-9021/2014, Определение ВС РФ от 22 апреля 2021 г. N 304-ЭС21-3672 по делу N А45-6683/2020.
Понимание сущности права на обращение в суд, предмета процесса (в первую очередь - спорности материального правоотношения) позволило бы избежать странных с точки зрения процесса частных норм - например, относительно того, когда конкурсный управляющий вправе обратиться в арбитражный суд с заявлением об исключении требования участника строительства из реестра требований участников строительства (абз. 4 п. 7 ст. 201.4 ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)"). Такое ненужное "удвоение" смыслов порождено, представляется, отождествлением методологии развития регулятивного (наличного, существующего) и спорного (предполагаемого заинтересованным лицом, обращающимся в суд, - но не нормой объективного права и не судом) материального правоотношения.
Многих проблем можно было бы избежать, если бы на самом деле законодатель воспринял процессуальный концепт права на обращение в суд за защитой.
2. Рассмотрение дел о несостоятельности (банкротстве) не вписано в цивилистическую процессуальную форму. ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" не имеет общего концепта; рассмотрение дел о несостоятельности представляет собой конгломерат процедур и институтов, различных по природе и законодательной методологии - вне системообразующих критериев.
Анализ законодательства позволяет выделить следующие типы процедур:
- судебные процессуальные, в которых суд осуществляет правосудную функцию, а природа процедуры - исковая (например: дела о привлечении к субсидиарной ответственности, обособленное производство по спору о праве, оспаривание сделок должника);
- судебные непроцессуальные, в которых суд реализует не правосудную, а охранительную и контрольную функции (например: введение процедур наблюдения, внешнего управления, финансового оздоровления, назначение арбитражного управляющего, временного управляющего, конкурсного управляющего);
- судебные процессуальные с контролирующей функцией суда (мировое соглашение);
- материально-правовые - как самостоятельно осуществляемые субъектами процедур (арбитражным управляющим, временным управляющим, конкурсным управляющим, контролирующими органами), так и под контролем суда;
- смешанного характера, включающие методы как публично-правового, так и частноправового (в основании возникновения и процедурном течении) характера (например, торги).
Каждая процедура требует законодательной дифференциации и соответствующей юридической квалификации (по элементам и методам).
Однако и процессуальные по сущности процедуры не отвечают принципам и признакам цивилистической процессуальной формы и несистемны. Законодательное регулирование реализации права на обращение в суд - как наиболее ярко отражающего в себе "в снятом виде" концепт процесса - наглядно демонстрирует это. Наличие ясного законодательного концепта системы предпосылок существования и условий реализации права на обращение в суд предопределяет системность и закономерности течения процедур процесса и их последствий. Увы, это отсутствует.
3. Четкое представление о природе возможных процедур и их системе при рассмотрении дел о несостоятельности (банкротстве) структурировало бы определение субъектного состава дела (и в материально-правовом, и в процессуальном смысле); способствовало бы и ясности, недвусмысленности языка закона.
Так, ФЗ оперирует процессуальным термином "участвующие в деле лица", без их процессуальной дифференциации, однако в отдельных нормах употребляет термин "истец" (например, п. 12 ст. 189.40, ст. 184.14), термин "третьи лица", понимая их, как следует из контекста, то в материально-правовом (в большинстве случаев - ст. 78, 85.1, 113, 116, 125, 157, 189.97 и другие), то в процессуальном смысле (например, п. 6 ст. 61.16), а они нетождественны. При этом в ст. 34 наименование возможных участвующих в деле лиц дано материально-правовое (не процессуальное); отдельно законодатель называет "лиц, участвующих в арбитражном процессе по делу о банкротстве" (ст. 35), где тоже не найдем ни истцов, ни ответчиков, ни третьих лиц - но лишь представителей. Однако согласно п. 2 ст. 34 ФЗ, участвующие в деле лица вправе совершать процессуальные действия, предусмотренные данным ФЗ. То есть участвующие в деле лица - это процессуальные субъекты. В таком случае - в чем концептуальное различие ст. 34 и ст. 35? Конечно, можно предположить, что законодатель имеет в виду в ст. 34 участников различных процедур (не обязательно процессуальных), а в ст. 35 - участвующих в собственно судебном заседании <8>. Однако внимательное изучение ФЗ не дает, думаем, повода и к такому пониманию - например, рассмотрение арбитражным судом требований кредиторов возможно "без привлечения лиц, участвующих в деле" (п. 5 ст. 71 ФЗ "О несостоятельности (банкротстве")) - сугубо процессуальная формула. В любом случае процессуальные правоотношения регулируются АПК; процессуальные действия возможны только в связи с реализацией предусмотренных процессуальным законодательством процессуальных же прав и обязанностей участвующих в деле лиц (см. тот же общий постулат ч. 2 ст. 3 АПК). Приведенное правило противоречит и утверждаемому в п. 1 ст. 32 ФЗ. Уверены, обращение к выработанному веками процессуальному пониманию категории "лица, участвующие в деле" много содействовало бы системности законодательной методологии данного Закона.
--------------------------------
<8> По принципу английского trial, которым обозначают и судебное заседание по делу, и собственно процесс в целом. Но во-первых, англосаксонский процесс имеет исторически принципиально отличающийся от континентального процесса концепт, а во-вторых, не должен закон в принципе позволять тех или иных допущений.
4. Совершенно невнятно решается проблема процессуального тождества - посредством не общего правила, а вкраплением его элементов в отдельные нормы.
Так, согласно п. 5 ст. 184.13 ФЗ "подача заявления конкурсным кредитором, контрольным органом или уполномоченным органом о привлечении контролирующего страховую организацию лица к субсидиарной ответственности не препятствует обращению конкурсного управляющего в арбитражный суд с заявлением по тому же предмету и тем же основаниям в случае представления конкурсным управляющим в арбитражный суд новых доказательств". Понятие "новые доказательства" в процессуальной доктрине не синонимично понятию "дополнительные доказательства"; новые - это те, которые способны подтвердить ранее не указанный заинтересованным лицом новый юридический факт (как элемент основания иска); такой факт в длящихся правоотношениях может быть порожден и течением времени, к примеру. Если в приведенном правиле речь об этом - то основание притязания меняется; это первое. Второе: в любом случае внешнего тождества здесь не будет, ибо нет тождества сторон. Не лучше ли было бы прописать в Законе общий конструкт тождества (как внутреннего, так и внешнего)? Это опять-таки вопрос процессуального концепта закона - хотя бы применительно к процессуальным по сущности процедурам, которые - как явствует и из ст. 32 ФЗ - должны быть подчинены процессуальному кодексу. И тогда бы не пришлось формулировать нормы-инструкции "на случай" - тот или иной. Или: п. 5.1 ст. 184.13: "Рассмотрение судом дела об оспаривании включения лица в перечень контролирующих страховую организацию лиц... не препятствует принятию арбитражным судом заявления о привлечении контролирующего страховую организацию лица к субсидиарной ответственности, ответственности в форме возмещения убытков...". С точки зрения цивилистической процессуальной формы и правил внешнего тождества - норма излишняя и ничего не добавляет. Подобное, к сожалению, не исключение.
5. В деле о несостоятельности возможна "множественность лиц", но ее единообразной юридической квалификацией законодатель не озаботился. Например, регламентируя рассмотрение заявления о привлечении к субсидиарной ответственности вне рамок дела о банкротстве, законодатель (см. п. 1 и п. 4 (подп. 2) ст. 61.19) прямо отсылает к гл. 28.2 АПК ("Рассмотрение дел о защите прав и законных интересов группы лиц"). Иное, на наш взгляд, по смыслу правило содержится в абз. 3 п. 2.6 ст. 201.1: "В случае если до назначенного судом заседания на рассмотрение арбитражного суда поступают заявления о признании должника банкротом от других лиц, все поступившие заявления рассматриваются арбитражным судом в качестве заявлений о вступлении в дело о банкротстве" (§ 7, посвященный банкротству застройщиков, в гл. IX "Особенности банкротства отдельных категорий должников - юридических лиц"). И кем же должны вступить в дело эти другие лица? О чем речь? О соучастии? А может быть, и здесь допустима конструкция "группы лиц" (можно вспомнить заинтересованных лиц, которые входят в "одну группу лиц с должником")? Законодатель не прописывает никаких критериев; в общих положениях ФЗ ответа также не найдем. В последнем из приведенных случаев рассуждать, руководствуясь нормами АПК, вряд ли приемлемо - ибо, следуя структуре ФЗ, речь идет об особенностях банкротства отдельных категорий должников - юридических лиц (специальные правила). Для аналогии также места нет. ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" вообще de facto применяет, как уже было замечено ранее, методологию частной нормы, несмотря на общий постулат ст. 32; в данном случае частность особенности "удваивается".
6. Отдельная проблема - проблема доказывания и распределения бремени доказывания. Это, конечно, обширная тема, заслуживающая самостоятельного анализа. Здесь лишь коротко заметим, что, бесспорно, все постулаты процессуального права применимы и в ходе рассмотрения арбитражным судом дела о несостоятельности. Но, полагаем, общую норму следовало бы проработать.
Из последних правоположений обращает на себя внимание Постановление КС РФ от 7 февраля 2023 г. N 6-П <9>, в котором констатируется презумпция виновности действий (бездействия) контролирующих ООО лиц, приведших к невозможности исполнения обязательств перед кредитором, пока не доказано иное (в контексте субсидиарной ответственности за невозможность полного погашения требований кредиторов - ст. 61.11 ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)"). Однако ничего нового - по отношению к общему процессуальному алгоритму правил доказывания и перераспределения обязанностей по доказыванию - не сформулировано; потребность обусловлена во многом отсутствием общего концепта в законодательстве о банкротстве. Однако КС РФ обусловливает действие указанной презумпции следующим: если арбитражный "установит недобросовестность поведения контролирующих лиц в процессе, притом что не установлена также недобросовестность процессуального поведения самого кредитора". Согласиться с такой "условностью" нельзя: стороны процесса предполагаются добросовестными, если не будет доказано обратное; доказательственная презумпция же означает предположение о существовании факта при доказанности связанных с ним по презумпции иных фактов. Добросовестность процессуального поведения к таким "связанным по презумпции" фактам не относится.
--------------------------------
<9> Постановление КС РФ от 7 февраля 2023 г. N 6-П "По делу о проверке конституционности подпункта 1 пункта 12 статьи 61.11 Федерального закона "О несостоятельности (банкротстве)" и пункта 3.1 статьи 3 Федерального закона "Об обществах с ограниченной ответственностью" в связи с жалобой гражданина И.И. Покуля" // СЗ РФ. 2023. N 8. Ст. 1414.
Как бы "между делом" в ст. 61.16 "Рассмотрение заявления о привлечении к субсидиарной ответственности в деле о банкротстве", в п. 7 формулируется процессуальная по сути новелла - возможность вынесения промежуточного решения (современному общему процессуальному порядку промежуточные решения неизвестны <10>; существовали по Уставу гражданского судопроизводства), именно: "Если на момент рассмотрения заявления о привлечении к субсидиарной ответственности по основанию, предусмотренному статьей 61.11 настоящего Федерального закона, невозможно определить размер субсидиарной ответственности, арбитражный суд после установления всех иных имеющих значение для привлечения к субсидиарной ответственности фактов выносит определение, содержащее в резолютивной части выводы о доказанности наличия оснований для привлечения контролирующих должника лиц к субсидиарной ответственности...". Бесспорно, это требует отдельного законодательного регламента.
--------------------------------
<10> За двумя редкими исключениями - см. об этом, напр.: Сахнова Т.В. Курс гражданского процесса. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Статут, 2014. С. 495.
7. Наконец, институт, о который сломано немало копий и который нельзя обойти вниманием в процессуальных рассуждениях, - мировое соглашение в делах о несостоятельности (гл. VIII ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)").
Очевидно, что по своей природе оно отличается от классического мирового соглашения как минимум наличием публично-правового элемента в предмете и, в связи с этим, особенностями субъективных и объективных пределов своей юридической силы. Эта особенность объективная, обусловленная спецификой сочетания частноправового и публично-правового в методологии процедур несостоятельности. Однако сейчас хотелось бы обратить внимание на другое - законодатель в целом так и не определился с общим концептом мирового соглашения.
С одной стороны, мировое соглашение позиционируется как гражданско-правовое явление (сделка) - при заключении мирового соглашения с участием третьих лиц "мировое соглашение должно содержать информацию о том, что мировое соглашение является сделкой" (п. 4 ст. 151, п. 4 ст. 152, п. 3 ст. 153 ФЗ), мировое соглашение может быть расторгнуто арбитражным судом в исковом порядке, что рассматривается как спор о праве, - явствует из ст. 164, 165 ФЗ. С другой стороны - мировое соглашение только тогда обретает свой статус, когда утверждено арбитражным судом (ст. 158 - 161 ФЗ); последствием утверждения арбитражным судом мирового соглашения является прекращение производства по делу (не отказ в удовлетворении требования); определение об утверждении мирового соглашения может быть обжаловано в инстанционном порядке по правилам АПК (ст. 162 ФЗ); наконец, в случае неисполнения определения арбитражного суда об утверждении мирового соглашения - оно может подлежать исполнению в принудительном порядке, в ходе исполнительного производства - ст. 167 ФЗ (но не посредством подачи иска о понуждении договора к исполнению - как следовало бы, если понимать мировое соглашение как гражданско-правовую сделку). Расторжение мирового соглашения иском и выдача исполнительного листа исходят из противоположных концептов относительно природы мирового соглашения.
Не вступая в ведущиеся по кругу дискуссии о природе мирового соглашения, заметим следующее. В русском процессе принципиальный ответ дан в конце XIX в. в ходе обсуждения и новеллизации Устава гражданского судопроизводства. К концу XX в. и в процессуальных кодексах 2002 г. (ГПК и АПК) восторжествовало понимание мирового соглашения как процессуального явления, отличного от гражданско-правовой мировой сделки. "Лакмусовой бумажкой" того являются: законодательный механизм формирования мирового соглашения (обретает юридическую самостоятельность после утверждения судом; мировая сделка - предмет/основание мирового соглашения, но - как и предмет процесса по отношению к процессу - находится за пределами его содержания); возможность инстанционного обжалования определения об утверждении мирового соглашения (но не подача иска о его расторжении - по аналогии с гражданско-правовой сделкой); при неисполнении определения об утверждении мирового соглашения возможно его принудительное исполнение в ходе исполнительного производства (но не подача иска о понуждении к исполнению договора). Можно, кстати, заметить: в некоторых правопорядках мировое соглашение в силу законодательных установлений имеет смешанную природу, когда материально-правовые элементы частично включаются в его содержание. Например, во Франции, где в случаях, предусмотренных законом, мировое соглашение может быть оспорено в суде по правилам оспаривания гражданско-правовой сделки - но только в случаях порока воли (см. ст. 2053, 2054 ГК Франции и сл.). В России в результате новеллизации процессуальных кодексов в 2019 г. (гл. 15 АПК, гл. 14.1 ГПК) мировое соглашение утратило целостность процессуального концепта, но и смешанным оно - как во Франции - не стало. На наш взгляд, имеет место законодательная ошибка онтологического характера <11>.
--------------------------------
<11> Авторские суждения об этом см., напр.: Сахнова Т.В. О концепте примирительных процедур и их ценностных ориентирах // Вестник гражданского процесса. 2021. Т. 11. N 3. С. 12 - 28.
Полагаем, законодателю следовало бы определиться с квалификацией данного феномена, дабы не порождать неустранимые противоречия в толковании и правоприменении.
8. Выше обращалось внимание на отсутствие единой герменевтики в ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)". Это вопрос не просто терминологии и ее толкования, но методологии законодательного регулирования. Важно уяснить базис, отталкиваясь от которого законодатель развивает (или нет) определенный целостный взгляд на регулируемый нормами права феномен.
Одной из базовых категорий, которыми оперирует законодатель, является категория "требование", употребляемая - в зависимости от контекста - в различных смыслах: (а) материально-правовом, равнозначном притязанию как составной части субъективного права или обособленного от него явления (удовлетворенные требования кредиторов в ходе конкурсного производства; требования кредиторов, возникшие до принятия решения о признании должника банкротом; требования кредиторов по обязательствам; установление размера требований; реестр требований и др.); (б) судебно-процедурном, например: по требованию арбитражного суда (в контексте контрольных функций за деятельностью конкурсного управляющего); (в) процедурно-процессуальном, например: предъявление требований в арбитражный суд; присоединившиеся к требованию лица. "Удовлетворение требований" может иметь как материально-правовой смысл (в рамках материально-правовой процедуры и ее предмета), так и процессуальный (удовлетворение требований арбитражным судом, установление размера требований - предметный контекст процессуальной процедуры).
Тем не менее общим - насколько возможно - видится процедурный подход, являемый вовне в материально-правовом, судебном процедурном или процессуальном контексте. При взгляде на ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)" сверху можно, думается, увидеть несколько основных процедурных формул, вокруг которых и развиваются регулируемые законом правоотношения: требование - притязание - иск, реализуемая в сочетании взаимосвязанных, но самостоятельных по природе процедур; требование - притязание, осуществляемая в материально-правовых процедурах без участия арбитражного суда; требование - требование, возможная в материально-правовых по сущности процедурах, но с контрольными функциями арбитражного суда (судебная непроцессуальная процедура) или иных субъектов (несудебная процедура).
Методология несостоятельности (банкротства) имеет объективно процедурные основы, что позволяет рассуждать о процедурной методологии банкротного законодательства. Здесь важно подчеркнуть следующее: процедурность рассматриваема как метод, критерий поиска общего в разных правовых системах и юридических феноменах. Методология, построенная на процедурности, позволяет преодолеть догматику права, ставшую в XX в. общим знаменем правопонимания (к тому имелись исторические причины). Значимой для выявления сущности становится не только - и не столько - сама норма права, но ее контекстуальное пространство <12>. Это антидогматический подход. Процедурность способна связать реалии развивающихся правоотношений через идеологию, дух закона, но одновременно сама обладает созидающим потенциалом "общего знаменателя" для различных по природе правовых явлений, выступая системообразующим основанием, могущим придать целостность, прочность и единство. Процедурность охватывает контекстуальное пространство закона, которое становится частью права как его сущностная основа. В этом ее универсум. И это как нельзя более актуально для современного законодательства о несостоятельности.
--------------------------------
<12> В современной науке процессуального права эта идея развивалась Мауро Каппеллетти (применительно к различным правовым системам) - см. об этом, напр.: Cassese S. In praise of Mauro Cappelletti // International Journal of Constitutional Law. 2016. Vol. 14. Issue 2. P. 446 - 448. У автора см., напр.: Сахнова Т.В. Цивилистический процесс и его предназначение: FATUM IN MUNDI MUTATIS: Очерк 24 // Российские процессуалисты о праве, законе и судебной практике: к 20-летию Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации: Монография / Отв. ред. В.В. Молчанов. С. 338 - 353.
Юридическое бытие банкротства вполне определяемо как метапроцессуальное, образующее вовне самостоятельную отрасль процедурного характера - именно в этом мы видим перспективы законодательной систематизации.
