Новости от 26 января 2020 года из блога, посвященного практике в Европейском суде по правам человека ЕСПЧ
Постановление ЕСПЧ от 09 апреля 2019 года по делу "I.M. (I.M.) против Швейцарии" (жалоба N 23887/16).
В 2016 году заявителю была оказана помощь в подготовке жалобы. Впоследствии жалоба была коммуницирована Швейцарии.
По делу успешно рассмотрена жалоба на поверхностную проверку соразмерности при высылке осужденного за совершение преступления лица, ставшего инвалидом и зависящего от помощи своих детей. Высылка приведет к нарушению требований статьи 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ДЕЛА
Заявитель является гражданином Республики Косово. Он родился в 1964 году и проживает в Швейцарии с 1993 года. В 2003 году заявитель совершил изнасилование, ему было назначено наказание в виде двух лет и трех месяцев лишения свободы. Как только приговор вступил в законную силу, власти приняли решение о высылке заявителя (из кантона в 2006 году, затем из Швейцарии в 2010 году).
С течением времени состояние здоровья заявителя ухудшилось: с 2012 года он утратил трудоспособность на 80%. В 2015 году последняя жалоба заявителя на решение о высылке была отклонена: Федеральный административный суд Швейцарии счел, что принцип субсидиарности требует предоставления властям существенных пределов усмотрения. В результате заявитель утратил свою пенсию по инвалидности и вынужден зависеть от своих детей.
ВОПРОСЫ ПРАВА
По поводу соблюдения статьи 8 Конвенции. (a) Вмешательство. В дополнение к частной жизни (поскольку заявитель в течение длительного времени проживал в Швейцарии) статья 8 Конвенции в настоящем деле вступает в действие и с точки зрения семейной жизни: будучи инвалидом, заявителю ежедневно помогают (в работе по дому, по уходу за собой, приведению себя в порядок, в одевании) его взрослые дети, и он финансово зависит от них. Заявитель также является отцом двух несовершеннолетних детей, родившихся в Швейцарии. В данном случае не имеет значения потенциальная возможность взрослых детей заявителя продолжать оказывать ему финансовую поддержку дистанционно в случае высылки в Косово или то, что заявитель указал властям на свое отцовство в отношении двух несовершеннолетних детей (родившихся в 2006 году) только после вынесения в 2015 году постановления в отношении него.
(b) Необходимость в демократическом обществе. Если бы власти Швейцарии провели тщательное сопоставление затронутых в деле интересов, приняв во внимание различные критерии, установленные в прецедентной практике Европейского Суда, а также если бы они указали надлежащие и достаточные основания для принятия своего решения, тогда Европейский Суд в соответствии с принципом субсидиарности мог бы в зависимости от обстоятельств дела прийти к выводу о том, что решение властей Швейцарии охватывалось свободой усмотрения, признаваемой за государством-ответчиком в области иммиграции.
В настоящем деле этого не произошло. Соразмерность меры по высылке была изучена лишь поверхностно. Федеральный административный суд Швейцарии уделил большое внимание тяжести совершенного преступления, кратко затронув вопрос о риске рецидива и упомянув о трудностях, с которыми столкнется заявитель по возвращении в Косово. Его анализ ограничился этими факторами.
Иные аспекты не были проанализированы либо были рассмотрены слишком поверхностно, хотя речь шла о подлежащих применению с точки зрения прецедентной практики Европейского Суда критериях, в частности, о силе социальных, культурных и семейных связей заявителя со страной пребывания и со страной назначения, о медицинских вопросах, зависимости заявителя от своих совершеннолетних детей, об изменении поведения заявителя через 12 лет после совершения им преступления, влиянии существенного ухудшения состояния его здоровья на вероятность рецидива с его стороны.
Эти недостатки не позволяют Европейскому Суду сделать однозначный вывод относительно того, преобладали ли интересы, на которые ссылался заявитель, над целесообразностью его высылки для поддержания общественного порядка. В целом властям Швейцарии не удалось убедительно продемонстрировать, что избранная мера выдворения была соразмерна преследуемым правомерным целям.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
Высылка заявителя будет являться нарушением требований статьи 8 Конвенции (принято единогласно).
КОМПЕНСАЦИЯ
В порядке применения статьи 41 Конвенции. Европейский Суд установил, что признание факта нарушения Конвенции само по себе будет являться достаточной справедливой компенсацией морального вреда.
Источник публикации: https://espchhelp.ru/blog/2986-i-m-protiv-shveytsarii .
Urteil des EGMR vom 9. April 2019 in der Rechtssache „I. M. (I. M.) gegen die Schweiz“ (Beschwerde Nr. 23887/16).
2016 wurde der Antragsteller bei der Vorbereitung der Beschwerde unterstützt. Anschließend wurde die Beschwerde an die Schweiz weitergeleitet.
Der Fall hat eine Beschwerde über eine oberflächliche Prüfung der Verhältnismäßigkeit bei der Ausweisung einer Person, die wegen einer Straftat verurteilt wurde, die behindert und auf die Hilfe ihrer Kinder angewiesen ist, erfolgreich geprüft. Die Ausweisung würde gegen die Anforderungen von Artikel 8 der Konvention zum Schutz der Menschenrechte und Grundfreiheiten verstoßen.
Umstände des Falls
Der Antragsteller ist Staatsbürger der Republik Kosovo. Er wurde 1964 geboren und lebt seit 1993 in der Schweiz. Im Jahr 2003 wurde der Beschwerdeführer vergewaltigt und zu zwei Jahren und drei Monaten Haft verurteilt. Sobald das Urteil in Kraft getreten war, beschlossen die Behörden, den Beschwerdeführer auszuschließen (aus dem Kanton 2006, dann aus der Schweiz 2010).
Mit der Zeit verschlechterte sich der Gesundheitszustand des Beschwerdeführers: Seit 2012 verlor er seine Arbeitsfähigkeit um 80%. 2015 wurde die letzte Beschwerde des Beschwerdeführers über die Ausweisungsentscheidung zurückgewiesen: Das Bundesverwaltungsgericht entschied, dass das Subsidiaritätsprinzip ein weitgehendes Ermessen der Behörden vorsieht. Infolgedessen hat der Beschwerdeführer seine Invalidenrente verloren und ist gezwungen, von seinen Kindern abhängig zu sein.
FRAGEN DES GESETZES
In Bezug auf die Einhaltung von Artikel 8 des Übereinkommens. (a) Intervention. Neben seinem Privatleben (da der Beschwerdeführer lange in der Schweiz gelebt hat) tritt im vorliegenden Fall auch aus familiärer Sicht Artikel 8 der Konvention in Kraft: Als behinderter Mensch wird der Beschwerdeführer täglich betreut (bei Hausarbeit, Körperpflege und Pflege). sich in Ordnung zu bringen, seine erwachsenen Kinder anzuziehen, und er ist finanziell von ihnen abhängig. Der Beschwerdeführer ist auch Vater von zwei minderjährigen Kindern, die in der Schweiz geboren wurden. In diesem Fall spielt es keine Rolle, ob die erwachsenen Kinder des Beschwerdeführers ihm im Falle einer Ausweisung in den Kosovo weiterhin aus der Ferne finanzielle Unterstützung gewähren können oder ob der Beschwerdeführer den Behörden seine Vaterschaft in Bezug auf zwei minderjährige Kinder (Jahrgang 2006) erst nach einer Entscheidung im Jahr 2015 angezeigt hat gegen ihn.
(b) Die Notwendigkeit einer demokratischen Gesellschaft. Wenn die schweizerischen Behörden die Interessen des Falls unter Berücksichtigung der verschiedenen in der Rechtsprechung des Europäischen Gerichtshofs festgelegten Kriterien sorgfältig verglichen und auch angemessene und ausreichende Gründe für ihre Entscheidung angegeben hätten, könnte der Gerichtshof im Einklang mit dem Subsidiaritätsprinzip in Abhängigkeit von den Umständen des Einzelfalls zu dem Schluss kommen, dass die Entscheidung der schweizerischen Behörden unter das von der befragten Regierung im Bereich der Einwanderung anerkannte Ermessen fiel.
Im vorliegenden Fall ist dies nicht geschehen. Die Verhältnismäßigkeit der Ausweisungsmaßnahme wurde nur oberflächlich untersucht. Das Bundesverwaltungsgericht hat der Schwere des Verbrechens große Aufmerksamkeit gewidmet, kurz auf die Rückfallgefahr eingegangen und die Schwierigkeiten erwähnt, auf die der Beschwerdeführer bei seiner Rückkehr in den Kosovo stoßen würde. Seine Analyse beschränkte sich auf diese Faktoren.
Andere Aspekte wurden nicht analysiert oder wurden zu oberflächlich betrachtet, obwohl es um Kriterien ging, die nach der Rechtsprechung des Europäischen Gerichtshofs anzuwenden sind, insbesondere um die Stärke der sozialen, kulturellen und familiären Bindungen des Beschwerdeführers zum Aufnahmeland und zum Bestimmungsland sowie um medizinische Fragen. Die Abhängigkeit des Beschwerdeführers von seinen erwachsenen Kindern, die Änderung des Verhaltens des Beschwerdeführers 12 Jahre nach Begehung der Straftat und die Auswirkung einer erheblichen Verschlechterung seines Gesundheitszustands auf die Wahrscheinlichkeit von Rückfällen und mit der Hand.
Aufgrund dieser Mängel kann der Gerichtshof keine eindeutige Schlussfolgerung darüber ziehen, ob die vom Beschwerdeführer geltend gemachten Interessen die Zweckmäßigkeit des Ausschlusses von ihm zur Aufrechterhaltung der öffentlichen Ordnung überwogen haben. Insgesamt konnten die schweizerischen Behörden nicht überzeugend nachweisen, dass die gewählte Ausweisungsmaßnahme in einem angemessenen Verhältnis zu den verfolgten legitimen Zielen stand.
AUFLÖSUNG
Die Ausweisung des Beschwerdeführers würde einen Verstoß gegen Artikel 8 der Konvention darstellen (einstimmig angenommen).
ZAHLUNG
In Anwendung von Artikel 41 des Übereinkommens. Der Gerichtshof hat festgestellt, dass die Feststellung eines Verstoßes gegen die Konvention an sich eine hinreichende, gerechte Befriedigung in Bezug auf immaterielle Schäden darstellt.
Quelle der Veröffentlichung: https://espchhelp.ru/blog/2985-i-m-gegen-die-schweiz .
ECHR judgment of April 9, 2019 in the case of “I.M. (I.M.) v. Switzerland” (application No. 23887/16).
In 2016, the applicant was assisted in preparing the application. Subsequently, the application was communicated to Switzerland.
The case has successfully examined an application about a superficial check of proportionality when expelling a person convicted of a crime who has become disabled and dependent on the help of his children. Expulsion would violate the requirements of article 8 of the Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms.
Circumstances of the case
The applicant is a citizen of the Republic of Kosovo. He was born in 1964 and has been living in Switzerland since 1993. In 2003, the applicant committed a rape and was sentenced to two years and three months in prison. As soon as the verdict entered into force, the authorities decided to expel the applicant (from the canton in 2006, then from Switzerland in 2010).
Over time, the applicant’s state of health worsened: since 2012, he lost his ability to work by 80%. In 2015, the applicant’s latest complaint about the decision to expel was rejected: the Swiss Federal Administrative Court held that the principle of subsidiarity requires substantial discretion. As a result, the applicant lost his disability pension and is forced to depend on his children.
QUESTIONS OF LAW
Regarding compliance with article 8 of the Convention. (a) Intervention. In addition to his private life (since the applicant had lived in Switzerland for a long time), Article 8 of the Convention also enters into force in the present case from the point of view of family life: as a disabled person, the applicant is assisted daily (in housework, personal care, and grooming) himself in order, in dressing) his adult children, and he is financially dependent on them. The applicant is also the father of two minor children born in Switzerland. In this case, the potential possibility of the applicant’s adult children to continue to provide him with financial assistance remotely in the event of expulsion to Kosovo, or that the applicant indicated to the authorities his paternity with respect to two minor children (born in 2006) only after a decision was made in 2015, does not matter against him.
(b) The need for a democratic society. If the Swiss authorities had carefully compared the interests involved in the case, taking into account the various criteria established in the case-law of the European Court of Justice, and also if they indicated appropriate and sufficient grounds for making its decision, then the Court could, in accordance with the principle of subsidiarity, depending on the circumstances of the case, conclude that the decision of the Swiss authorities was covered by the discretion recognized by the respondent Government in the field of immigration.
In the present case, this did not happen. The proportionality of the expulsion measure has been studied only superficially. The Swiss Federal Administrative Court paid great attention to the gravity of the crime, briefly addressing the risk of relapse and mentioning the difficulties that the applicant would encounter upon returning to Kosovo. His analysis was limited to these factors.
Other aspects were not analyzed or were considered too superficially, although the question was about criteria to be applied in terms of the case-law of the European Court, in particular, about the strength of the applicant's social, cultural and family ties with the host country and with the country of destination, about medical issues, the dependence of the applicant on his adult children, on a change in the behavior of the applicant 12 years after the commission of the crime, the impact of a significant deterioration in his state of health on the likelihood of recidivism and with his hand.
These shortcomings do not allow the Court to make an unambiguous conclusion as to whether the interests relied on by the applicant prevailed over the advisability of expelling him to maintain public order. On the whole, the Swiss authorities failed to convincingly demonstrate that the chosen expulsion measure was proportionate to the legitimate goals pursued.
RESOLUTION
The expulsion of the applicant would constitute a violation of Article 8 of the Convention (accepted unanimously).
COMPENSATION
In application of Article 41 of the Convention. The Court has found that a finding of a violation of the Convention would in itself constitute sufficient just satisfaction in respect of non-pecuniary damage.
Source of publication: https://espchhelp.ru/blog/2984-i-m-v-switzerland .
Постановление ЕСПЧ от 09 апреля 2019 года по делу "Алтай (Altay) против Турции (N 2)" (жалоба N 11236/09).
В 2009 году заявителю была оказана помощь в подготовке жалобы. Впоследствии жалоба была коммуницирована Турции.
По делу успешно рассмотрена жалоба на факт присутствия должностного лица во время консультаций заявителя, отбывающего наказание в виде пожизненного лишения свободы, с его адвокатом. По делу допущено нарушение требований статьи 8, пункта 1 статьи 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ДЕЛА
Заявитель, отбывавший наказание в виде пожизненного лишения свободы, получил посылку от своего адвоката, в которой были книга и бумага, на которые, как посчитали суды Турции, не распространялись права защиты и которые поэтому не следовало передавать заявителю. Впоследствии администрация исправительного учреждения направила в прокуратуру запрос, требуя применить к делу заявителя статью 5 Закона N 5351, согласно которой во время консультаций заключенного с адвокатом могло присутствовать официальное должностное лицо. Суд Турции удовлетворил ходатайство, исследовав только материалы дела, без проведения устных слушаний и не затребовав объяснение у заявителя и его адвоката.
ВОПРОСЫ ПРАВА
По поводу соблюдения статьи 8 Конвенции. Статья 8 Конвенции предусматривает право каждого лица общаться с другими людьми, чтобы устанавливать и развивать отношения с ними и с внешним миром, то есть право на "частную социальную жизнь", и может включать в себя профессиональную деятельность или действия в публичном контексте. Следовательно, существует сфера взаимодействия лица с иными людьми даже в публичном контексте, которая может относиться к понятию "частная жизнь". Общение лица с адвокатом в контексте правовой помощи относится к сфере частной жизни, поскольку целью такого общения является предоставление лицу возможности принимать информированные решения о своей жизни. Чаще всего передаваемая адвокату информация касается интимных и личных или деликатных вопросов. Таким образом, независимо от того, идет ли речь о гражданском или уголовном разбирательстве или об оказании общей правовой помощи, лица, общающиеся с адвокатом, могут обоснованно ожидать, что их встречи будут проходить в частном порядке, а их содержание будет являться конфиденциальным.
Что касается содержания разговора и привилегии взаимоотношений между адвокатом и клиентом в контексте лишения последнего свободы, не было причин проводить разграничения между разными видами переписки с адвокатами, которые, какой бы ни была их цель, касались вопросов личного и конфиденциального характера. Особо сложно было провести границу между перепиской, касающейся судебного разбирательства, и перепиской общего характера, а переписка с адвокатом могла касаться вопросов, которые имели незначительное отношение или никакого отношения к судебному разбирательству. Данный принцип применялся a fortiori к устному личному разговору с адвокатом. Соответственно, в принципе устные переговоры и переписка между адвокатом и его клиентом находились в привилегированном положении согласно статье 8 Конвенции.
Несмотря на свою значимость, право конфиденциального разговора с адвокатом не является абсолютным и может быть ограничено. Свобода усмотрения государства при оценке допустимых пределов вмешательства в частный характер консультаций и общения клиента с адвокатом будет незначительной, поскольку оправдать ограничение рассматриваемого права могут только исключительные обстоятельства, такие как предотвращение совершения тяжкого преступления или массовые нарушения мер безопасности и защиты в местах лишения свободы. Конвенция не запрещает применять к адвокатам определенные ограничения, которые, вероятно, затронут их взаимоотношения с клиентами. Подобные случаи допустимы, в частности, если существуют достоверные доказательства причастности адвоката к совершению преступления, а также в рамках борьбы с определенными негативными системными явлениями. В этом отношении, однако, существенно важно установить четкую систему норм для применения таких мер, поскольку адвокаты занимают одну из ключевых позиций в системе отправления правосудия, и их можно назвать в силу их роли посредника между спорящими сторонами и судом служителями закона.
В деле заявителя суды Турции сослались на статью 59 Закона N 5275 в качестве правового основания для вмешательства в тайну консультаций адвоката с заявителем. Суды Турции указали в связи с этим, что поведение адвоката было несовместимо с его профессией, поскольку она направила заявителю книги и периодические издания, не имевшие отношения к обсуждению вопросов защиты в суде.
Тем не менее статья 59 Закона N 5275 представляла собой исключительную меру, содержавшую закрытый перечень обстоятельств, при которых тайна общения адвоката с клиентом могла быть нарушена. Согласно этому положению только тогда, когда из документов или иных материалов следовало, что предоставленная заключенному лицу и его адвокату привилегия использовалась для связи с террористическими организациями или для совершения преступления или иным образом угрожала системе отправления правосудия, можно было издать приказ о присутствии официального должностного лица исправительного учреждения на встрече адвоката с клиентом.
Перехват корреспонденции только на том основании, что она не касалась прав стороны защиты, не был предусмотрен указанным положением закона в качестве основания для нарушения тайны общения адвоката с клиентом. Иной вывод противоречил бы букве указанной статьи и означал бы, что любая корреспонденция от адвоката, которая не имела отношения к построению линии защиты клиента в суде, могла привести к применению такой серьезной меры без ограничений по длительности ее действия.
В деле заявителя, хотя буква и дух закона, действовавшего в рассматриваемое время, были достаточно точны, за исключением отсутствия временных рамок для применения ограничений, толкование закона и его применение судами Турции к обстоятельствам дела заявителя были явно необоснованными и, таким образом, непредвидимыми по смыслу пункта 2 статьи 8 Конвенции. Следовательно, данное расширительное толкование законодательства Турции в деле заявителя не соответствовало конвенционному требованию законности.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
По делу было допущено нарушение требований статьи 8 Конвенции (принято единогласно).
По поводу соблюдения статьи 6 Конвенции. (a) Приемлемость жалобы. Очевидно, что к данному производству не могла быть применена статья 6 Конвенции в ее уголовно-правовом аспекте, поскольку заявителю не было предъявлено уголовное обвинение. Вопрос заключался в том, была ли в настоящем деле применима статья 6 Конвенции в ее гражданско-правовом аспекте.
Действующее законодательство Турции наделяло заключенных правом конфиденциального общения с адвокатами, соответствовавшим Европейским пенитенциарным правилам. Следовательно, можно сказать, что существовал "спор о праве" в целях пункта 1 статьи 6 Конвенции. Что касается вопроса о том, имело ли рассматриваемое право гражданский характер, Европейский Суд выработал обширную практику, согласно которой "гражданско-правовой аспект" статьи 6 Конвенции распространялся на случаи, которые на первый взгляд не являлись гражданско-правовыми, но могли оказывать прямое и существенное влияние на частное имущественное или неимущественное право лица. С помощью данного подхода гражданско-правовой аспект статьи 6 Конвенции применялся к разнообразным спорам, которые могли классифицироваться во внутригосударственном законодательстве как публично-правовые споры.
С учетом процедур, инициированных в контексте отбывания наказания, некоторые ограничения прав заключенных относились к сфере "гражданских прав". Суть рассматриваемого права, которое касалось возможности заявителя конфиденциально консультироваться со своим адвокатом, носила превалирующий частный и индивидуальный характер, фактор, который подвел настоящий спор ближе к гражданско-правовой сфере. Поскольку ограничение права любой из сторон общаться друг с другом полностью конфиденциально значительно нарушило бы пользу от осуществления этого права, Европейский Суд пришел к выводу, что частноправовые аспекты спора превалировали над публично-правовыми. Следовательно, пункт 1 статьи 6 Конвенции в ее гражданско-правовом аспекте был применим в настоящем деле.
(b) Существо жалобы. В разбирательствах, связанных с содержанием лица в местах лишения свободы, могут существовать практические и политические причины для введения упрощенных процедур по разрешению компетентными властями различных вопросов. Европейский Суд не исключал, что упрощенная процедура могла проводиться путем письменного производства, если оно соответствовало принципам справедливого судебного разбирательства, гарантированным пунктом 1 статьи 6 Конвенции. Однако даже в рамках такой процедуры стороны как минимум должны иметь возможность требовать проведения открытых судебных слушаний, даже если суд может отказать в этом ходатайстве и провести закрытое судебное разбирательство.
Что касается заявителя, то ни на одном из этапов рассмотрения его дела на внутригосударственном уровне не проводилось устных слушаний. Согласно законодательству Турции производство осуществлялось на основании материалов дела, и ни заявитель, ни назначенный им представитель не могли присутствовать на соответствующих судебных заседаниях. В связи с этим не имеет значения то обстоятельство, что заявитель явно не требовал проведения судебного заседания, поскольку действовавшие процессуальные нормы не требовали его проведения, кроме как в случаях, связанных с применением дисциплинарных санкций. Соответствующие нормы, регулирующие производство в судах ассизов по данной категории споров, предусматривали, что вопрос о проведении слушания оставлялся на усмотрение суда. Иными словами, заявитель не мог потребовать проведения судебных слушаний, и нельзя разумно считать, что он отказался от права на рассмотрение его дела в суде.
Решение об ограничении права заявителя на конфиденциальное общение с адвокатом было принято судом Турции в ходе процесса, который не являлся состязательным, и без заслушивания доводов стороны защиты. Возражения заявителя на такое решение в суде ассизов также рассматривались лишь на основании материалов дела проведения каких-либо слушаний, хотя его возражения касались вопросов фактов и права. Суд ассизов имел все полномочия оценить факты дела, поднятые в нем правовые вопросы и вынести окончательное решение по делу путем отмены решения суда первой инстанции в случае удовлетворения жалобы заявителя. Таким образом, проведение слушания позволило бы суду ассизов сформировать собственное мнение о достаточной фактической основе для рассмотрения дел и о правовых вопросах, которые были подняты заявителем.
С учетом обстоятельств настоящего дела, а именно при совокупном эффекте непроведения состязательного процесса в суде первой инстанции, тяжести примененной меры и отсутствия разбирательства дела как в суде первой инстанции, так и в суде ассизов инстанций следует сделать вывод о том, что дело заявителя не было рассмотрено в соответствии с требованиями, предусмотренными пунктом 1 статьи 6 Конвенции.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
По делу было допущено нарушение требований пункта 1 статьи 6 Конвенции (принято единогласно).
КОМПЕНСАЦИЯ
В порядке применения статьи 41 Конвенции. Европейский Суд присудил заявителю 2 000 евро в качестве компенсации морального вреда.
Источник публикации: https://espchhelp.ru/blog/2983-altay-protiv-turtsii-2 .
Altay / Türkiye davasında 9 Nisan 2019 tarihli AİHM kararı (No. 2) (şikayet No. 11236/09).
2009 yılında başvurana şikayetin hazırlanmasında yardımcı olunmuştur. Akabinde şikayet Türkiye'ye iletilmiştir.
Davada, avukatıyla birlikte ömür boyu hapis cezasına çarptırılan başvuranın istişareleri sırasında bir memurun bulunmasına ilişkin şikayet başarılı bir şekilde değerlendirilmiştir. Dava, İnsan Haklarının ve Temel Özgürlüklerin Korunması Sözleşmesi'nin 6. maddesinin 8. maddesinin 1. paragrafının gereklerini ihlal etmiştir.
Davanın koşulları
Bir ömür boyu hapis cezasına çarptırılan başvuran, avukatından, Türk mahkemelerine göre koruma haklarını genişletmeyen ve bu nedenle başvurana aktarılmaması gereken bir kitap ve bildiri içeren bir paket aldı. Daha sonra, ıslah kurumunun idaresi, savcıya, 5351 sayılı Kanunun 5. maddesinin başvuranın davasına uygulanmasını talep ederek, mahkumun avukata danışılması sırasında bir yetkilinin bulunabilmesini talep etmiştir. Türk mahkemesi, yalnızca dava dosyasını inceleyerek sözlü duruşma yapmadan ve başvuran ile avukatından açıklama talep etmeden bu talebi kabul etmiştir.
HUKUK SORULARI
Sözleşme'nin 8. maddesine uyum konusunda. Sözleşme'nin 8. maddesi, herkesin onlarla ve dış dünyayla, yani "özel sosyal yaşam" ile ilişki kurmak ve geliştirmek için diğer insanlarla iletişim kurma hakkı sağlar ve kamusal bağlamda mesleki faaliyetler veya eylemler içerebilir. Bu nedenle, bir kişi ile diğer insanlar arasında, kamusal bağlamda bile, “özel yaşam” kavramıyla ilgili olabilecek bir etkileşim alanı vardır. Bir kişiyi avukatla yasal yardım bağlamında iletmek, özel yaşam alanını ifade eder, çünkü bu tür bir iletişimin amacı, kişiye hayatı hakkında bilinçli kararlar alma fırsatı sunmaktır. Çoğu zaman, avukata iletilen bilgiler samimi ve kişisel veya hassas konularla ilgilidir. Dolayısıyla, ister adli ister cezai takibat içerip içermediğine veya genel adli yardım sağlanmasına bakılmaksızın, bir avukatla iletişim kuran kişiler toplantılarının özel olarak yapılmasını ve içeriklerinin gizli tutulmasını makul bir şekilde bekleyebilirler.
Konuşmanın içeriği ve avukat ve müvekkil arasındaki ilişkinin son özgürlüklerinden mahrum bırakılması bağlamındaki ayrıcalığı konusunda, avukatlarla farklı yazışma türlerini birbirinden ayırt etmek için hiçbir neden yoktu; Duruşma ile ilgili yazışmalar ile genel yazışmalar arasında bir çizgi çizmek özellikle zordu ve bir avukatla yazışma, duruşma ile çok az ilişkisi olan veya hiç ilişkisi olmayan konularla ilgili olabilir. Bu ilke, bir avukatla yapılan sözlü konuşmaya bir fortiori uygulandı. Buna göre, prensip olarak, avukat ve müvekkili arasındaki sözlü müzakereler ve yazışmalar, Sözleşme'nin 8. maddesi uyarınca ayrıcalıklı bir konumdadır.
Önemine rağmen, bir avukatla gizli görüşme hakkı mutlak değildir ve sınırlı olabilir. Devletin, danışmanın ve avukat arasındaki iletişimin özel doğasına izin verilen müdahale sınırlarını değerlendirme konusundaki takdir özgürlüğü önemsiz olacaktır, çünkü sadece özgürlükten mahrum bırakılan yerlerde ciddi bir suçun önlenmesi veya büyük güvenlik ihlallerinin ve korumanın haklı gösterilmesi gibi gerekçeler olabilir. Sözleşme, avukatların müvekkilleriyle ilişkilerini etkileyebilecek bazı kısıtlamaları yasaklamamaktadır. Bu gibi davalara, özellikle, bir avukatın bir suçun işlenmesine ve bazı olumsuz sistemik olaylara karşı mücadeleye katıldığına dair güvenilir kanıtlar varsa izin verilir. Bununla birlikte, bu bağlamda, avukatların adalet yönetiminde önemli bir yere sahip oldukları ve tartışmalı taraflar ile mahkeme, kolluk kuvvetleri arasındaki arabulucu rolleri nedeniyle çağrılabilecekleri için, bu tür önlemlerin uygulanması için açık bir norm sistemi oluşturmak önemlidir.
Başvuranın davasında, Türk mahkemeleri avukat ve başvuran arasındaki istişarelerin gizliliğine müdahale etmek için 5275 sayılı Kanunun 59 uncu maddesine yasal dayanak olarak atıfta bulunmuştur. Türk mahkemeleri bu bağlamda, başvuranın mahkemede savunma konularının tartışılmasıyla ilgili olmayan kitap ve süreli yayınları yolladığı için avukatın davranışının mesleği ile bağdaşmadığını belirtmiştir.
Bununla birlikte, 5275 sayılı Kanunun 59. Maddesi, bir avukat ile müvekkil arasındaki iletişim sırrının ihlal edilebileceği kapalı bir koşullar listesi içeren istisnai bir önlemdi. Bu hükme göre, yalnızca bir mahkum ve avukatına tanınan imtiyazın terör örgütleriyle iletişim kurmak veya bir suç işlemek veya adaletin idaresini tehdit etmek için kullanıldığını belirtmesi durumunda, resmi bir düzeltme görevlisinin varlığı için emir verilebilir avukatın müvekkil ile toplantısında kurumlar.
Yazışmanın sadece savunma haklarıyla ilgili olmadığı gerekçesiyle kesilmesi, avukatla müvekkil arasındaki iletişim gizliliğini ihlal etmenin temeli olarak yasanın bu hükmü ile öngörülmemiştir. Farklı bir sonuç, söz konusu makalenin mektubu ile çelişir ve müşterinin mahkemede savunma hattının inşasıyla ilgili olmayan bir avukattan yapılan herhangi bir yazışmanın, eylem süresi üzerinde herhangi bir sınırlama olmaksızın böyle ciddi bir tedbirin uygulanmasına yol açabileceği anlamına gelir.
Başvuranın davasında, ilgili zamanda yürürlükte olan yasanın mektubu ve ruhu yeterince kısıtlı olmasına rağmen, kısıtlamaların uygulanması için bir zaman dilimi olmaması dışında, hukukun Türk mahkemeleri tarafından başvuranın davasının koşullarına yorumlanması ve uygulanması öngörülememiştir ve bu nedenle öngörülmemiştir. Sözleşmenin 8 § 2 maddesi. Sonuç olarak, başvuranın davasında Türk hukukunun bu geniş yorumu, Sözleşme'nin yasallık zorunluluğuna uymamıştır.
KARAR
Dava, Sözleşme'nin 8. maddesinin (oybirliğiyle kabul edildi) şartlarının ihlali durumunda.
Sözleşmenin 6. maddesine uyum konusunda. (a) Kabul edilebilirlik. Başvuranın cezai bir suçlama ile suçlanmadığı için, AİHS'nin 6. maddesinin ceza hukuku açısından bu işlemlere uygulanamayacağı açıktır. Soru, mevcut davadaki AİHS'nin 6. maddesinin medeni davada uygulanabilir olup olmadığıdır.
Türkiye'nin yürürlükteki mevzuatı, mahkumlara Avrupa Cezaevi Kurallarına uygun olarak avukatlarla gizli iletişim hakkı verdi. Sonuç olarak, AİHS'nin 6 § 1. maddesi amaçları doğrultusunda bir “hukuk hakkında bir anlaşmazlık” olduğu söylenebilir. Söz konusu yasanın sivil nitelikte olup olmadığı sorusuna ilişkin olarak, Mahkeme, Sözleşme'nin 6. maddesinin “medeni hukuk yönünün” ilk bakışta medeni hukuk olmadığı, doğrudan ve somut hukukun olabileceği davalara kadar geniş kapsamlı bir uygulama geliştirmiştir. bir kişinin özel mülkiyeti veya mülkiyet dışı hakkı üzerindeki etkisi. Bu yaklaşımla, iç hukukta kamu hukuku uyuşmazlıkları olarak sınıflandırılabilecek çeşitli uyuşmazlıklara Sözleşme'nin 6. maddesinin medeni hukuk boyutu uygulanmıştır.
Bir hapis cezası verme bağlamında başlatılan prosedürler dikkate alındığında, mahpusların haklarına ilişkin bazı kısıtlamalar “medeni haklar” alanına aittir. Başvuranın avukatına özel olarak danışma yeteneğiyle ilgili olan söz konusu yasanın özü, mevcut anlaşmazlığı medeni hukuk alanına yakınlaştıran bir faktör olan özel ve bireysel niteliktedir. Taraflardan birinin birbirleriyle tam gizlilik içinde iletişim kurma hakkının kısıtlanması, bu hakkın kullanılmasının yararlarını önemli ölçüde ihlal edeceğinden, Mahkeme anlaşmazlığın özel hukuk yönlerinin kamu hukuku alanlarına üstün geldiğine karar verir. Sonuç olarak, mevcut davada AİHS'nin medeni hukuk yönünden 6 § 1. maddesi uygulanmıştır.
(b) Esaslar. Cezaevlerindeki kişilerin alıkonulmasına ilişkin yargılamalarda, yetkili makamlar tarafından çeşitli konuların çözülmesine yönelik basitleştirilmiş prosedürlerin uygulanmasının pratik ve politik nedenleri olabilir. Mahkeme, basitleştirilmiş usulün, AİHS'nin 6 § 1. maddesi ile güvence altına alınan adil yargılanma ilkelerine uygun olması halinde, yazılı yargılama ile uygulanabileceğine karar vermedi. Ancak, böyle bir prosedür çerçevesinde bile, taraflar, mahkeme bu kararı reddedip kapalı bir duruşma düzenleyebilse bile, en azından açık bir duruşma talep edebilmelidir.
Başvurana gelince, davasının yerel düzeyde ele alınmasının hiçbir aşamasında sözlü duruşma yapılmamıştır. Türk hukukuna göre, davalar dava dosyası temelinde yürütülmüştür ve ne başvuran ne de temsilcisi ilgili mahkeme duruşmalarına katılamamıştır. Bu bağlamda, mevcut usul kuralları, disiplin yaptırımlarının uygulanmasını içeren durumlar hariç, gerektirmediği için, başvuranın açıkça bir duruşma gerektirmediği önemli değildir. Bu uyuşmazlık kategorisi için mahkemelerde yardım üretimini düzenleyen ilgili kurallar, duruşma yapılması sorununun mahkemenin takdirine bırakılması şartıyla. Başka bir deyişle, başvuran duruşma talebinde bulunamamıştır ve davasının mahkemede görülmesi hakkından feragat ettiği makul bir şekilde kabul edilemez.
Başvuranın bir avukatla gizli iletişim hakkını kısıtlama kararı, Türk mahkemesi tarafından çekişmeli olmayan ve savunma iddialarını dinlemeyen bir süreçte verilmiştir. Başvuranın böyle bir karara itirazları, Ağır Ceza Mahkemesi'nde, ancak herhangi bir duruşma davasının materyalleri temelinde incelenmiştir, ancak itirazları gerçek ve hukuk meseleleriyle ilgilidir. Assizi mahkemesi, davanın gerçeklerini, davada ortaya çıkan hukuki meseleleri değerlendirmek ve başvuranın şikayeti tatmin edildiyse duruşma mahkemesinin kararını iptal ederek dava hakkında nihai bir karar vermek için tüm yetkilere sahiptir. Dolayısıyla, duruşma, Assizi mahkemesinin, davaların değerlendirilmesi ve başvuran tarafından gündeme getirilen yasal konular hakkında yeterli olgusal temelde kendi görüşünü oluşturmasına izin verecektir.
Mevcut davanın koşulları göz önüne alındığında, yani, ilk derece mahkemesinde çekişmeli bir sürecin yürütülememesinin kümülatif etkisi ile, uygulanan tedbirin ağırlığı ve davanın hem ilk derece mahkemesinde hem de assisi mahkemesinde incelenmediği sonucuna varılmalıdır. Sözleşme'nin 6. maddesinin 1. paragrafında belirtilen şartlar uyarınca.
KARAR
Dava, Sözleşme'nin 6. maddesinin 1. paragrafının (oybirliğiyle kabul edildi) bir ihlali söz konusuysa.
TAZMİNAT
Sözleşmenin 41. maddesinin uygulanmasında. Mahkeme, başvurana manevi tazminat olarak 2.000 Euro vermiştir.
Yayının kaynağı: https://espchhelp.ru/blog/2982-altay-turkiye-davasinda-2 .
The ECHR judgment of April 9, 2019 in the case of Altay v. Turkey (No. 2) (application No. 11236/09).
In 2009, the applicant was assisted in preparing the application. Subsequently, the application was communicated to Turkey.
In the case, the application regarding the presence of an official during the consultations of the applicant who is serving a sentence of life imprisonment with his lawyer was successfully considered. The case has violated the requirements of Article 8, paragraph 1 of Article 6 of the Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms.
Circumstances of the case
The applicant, who was serving a sentence of life imprisonment, received a parcel from his lawyer, which contained a book and paper, which, according to the Turkish courts, did not extend to the protection rights and which therefore should not have been transferred to the applicant. Subsequently, the administration of the correctional institution sent a request to the prosecutor's office, demanding that Article 5 of Law No. 5351 be applied to the applicant’s case, according to which an official could be present during consultations of the prisoner with a lawyer. The Turkish court granted the request, having examined only the case file, without conducting an oral hearing and without requesting an explanation from the applicant and his lawyer.
QUESTIONS OF LAW
Regarding compliance with article 8 of the Convention. Article 8 of the Convention provides for the right of everyone to communicate with other people in order to establish and develop relations with them and with the outside world, that is, the right to "private social life", and may include professional activities or actions in a public context. Therefore, there is a sphere of interaction between a person and other people, even in a public context, which may relate to the concept of "private life". Communicating a person with a lawyer in the context of legal assistance refers to the sphere of private life, since the purpose of such communication is to provide the person with the opportunity to make informed decisions about his life. Most often, the information transmitted to the lawyer concerns intimate and personal or sensitive issues. Thus, regardless of whether it involves civil or criminal proceedings or the provision of general legal assistance, persons who communicate with a lawyer can reasonably expect that their meetings will be held privately and their content will be kept confidential.
As regards the content of the conversation and the privilege of the relationship between the lawyer and the client in the context of the deprivation of their last liberty, there was no reason to distinguish between different types of correspondence with lawyers, which, whatever their purpose, concerned issues of a personal and confidential nature. It was especially difficult to draw a line between correspondence relating to the trial and general correspondence, and correspondence with a lawyer could relate to matters that had little or no relation to the trial. This principle was applied a fortiori to an oral conversation with a lawyer. Accordingly, in principle, oral negotiations and correspondence between the lawyer and his client were in a privileged position under Article 8 of the Convention.
Despite its significance, the right to confidential conversation with a lawyer is not absolute and may be limited. The freedom of the state’s discretion in assessing the permissible limits of interference with the private nature of consultations and communication between the client and the lawyer will be insignificant, since only exceptional circumstances, such as the prevention of a serious crime or massive breaches of security and protection in places of deprivation of liberty, can justify the restriction of this right. The Convention does not prohibit certain restrictions on lawyers that are likely to affect their relationship with clients. Such cases are permissible, in particular, if there is reliable evidence of a lawyer's involvement in the commission of a crime, as well as in the fight against certain negative systemic phenomena. In this regard, however, it is essential to establish a clear system of norms for the application of such measures, since lawyers occupy a key position in the administration of justice, and they can be called because of their role as mediator between the disputing parties and the court, law enforcement officers.
In the applicant’s case, the Turkish courts relied on Article 59 of Law No. 5275 as a legal basis for interfering with the secrecy of the consultations of the lawyer with the applicant. The Turkish courts indicated in this connection that the lawyer's conduct was incompatible with his profession, as she had sent the applicant books and periodicals that were not related to the discussion of defense issues in court.
Nevertheless, Article 59 of Law No. 5275 was an exceptional measure containing a closed list of circumstances in which the secret of communication between a lawyer and a client could be violated. According to this provision, only when documents or other materials indicated that the privilege granted to a prisoner and his lawyer was used to communicate with terrorist organizations or to commit a crime or otherwise threatened the administration of justice, an order could be issued for the presence of an official correctional officer institutions at the meeting of the lawyer with the client.
The interception of correspondence only on the grounds that it did not concern the rights of the defense, was not provided for by this provision of the law as a basis for violating the secrecy of communication between the lawyer and the client. A different conclusion would contradict the letter of the said article and would mean that any correspondence from a lawyer that was not related to the construction of the client’s defense line in court could lead to the application of such a serious measure without restrictions on the duration of its action.
In the applicant's case, although the letter and spirit of the law in force at the relevant time were sufficiently accurate, with the exception of the lack of a time frame for applying the restrictions, the interpretation and application of the law by the Turkish courts to the circumstances of the applicant's case was manifestly unfounded and thus unforeseen Article 8 § 2 of the Convention. Consequently, this broad interpretation of Turkish law in the applicant's case did not comply with the Convention requirement of legality.
RESOLUTION
In the case there was a violation of the requirements of Article 8 of the Convention (adopted unanimously).
Regarding compliance with article 6 of the Convention. (a) Admissibility. It is clear that Article 6 of the Convention could not be applied to this proceedings in its criminal law aspect, since the applicant was not charged with a criminal charge. The question was whether Article 6 of the Convention was applicable in its civil case in the present case.
The current legislation of Turkey gave prisoners the right to confidential communication with lawyers in accordance with the European Prison Rules. Consequently, it can be said that there was a “dispute about law” for the purposes of Article 6 § 1 of the Convention. As regards the question of whether the law in question was of a civilian nature, the Court has developed extensive practice according to which the “civil law aspect” of Article 6 of the Convention extends to cases that at first glance were not civil law, but could have a direct and substantial influence on a private property or non-property right of a person. With this approach, the civil law aspect of Article 6 of the Convention was applied to a variety of disputes that could be classified as public law disputes in domestic law.
Given the procedures initiated in the context of serving a sentence, some restrictions on the rights of prisoners belonged to the sphere of “civil rights”. The essence of the law in question, which concerned the applicant’s ability to consult privately with his lawyer, was of a prevailing private and individual nature, a factor that brought the present dispute closer to the civil law sphere. Since the restriction of the right of either party to communicate with each other in full confidentiality would significantly violate the benefits of exercising this right, the Court concludes that the private law aspects of the dispute prevailed over the public law ones. Consequently, Article 6 § 1 of the Convention in its civil law aspect was applicable in the present case.
(b) Merits. In proceedings relating to the detention of persons in prisons, there may be practical and political reasons for the introduction of simplified procedures for the resolution of various issues by the competent authorities. The Court did not rule out that the simplified procedure could have been carried out in writing if it was in accordance with the principles of a fair trial guaranteed by Article 6 § 1 of the Convention. However, even in the framework of such a procedure, the parties should at least be able to demand an open trial, even if the court can refuse this motion and hold a closed trial.
As for the applicant, no oral hearings were held at any stage of the consideration of his case at the domestic level. According to Turkish law, the proceedings were carried out on the basis of the case file, and neither the applicant nor his representative could attend the relevant court hearings. In this regard, it does not matter that the applicant did not explicitly require a hearing, since the current procedural rules did not require it, except in cases involving the application of disciplinary sanctions. The relevant rules governing the production of assisitions in courts for this category of disputes provided that the question of holding a hearing was left to the discretion of the court. In other words, the applicant could not demand a hearing, and it cannot be reasonably assumed that he had waived the right to have his case examined in court.
The decision to limit the applicant’s right to confidential communication with a lawyer was made by a Turkish court in a process that was not adversarial and without hearing the arguments of the defense. The applicant’s objections to such a decision were also examined in the Assiz court only on the basis of the materials of the case for any hearings, although his objections concerned issues of fact and law. The Assizi court had all the powers to assess the facts of the case, the legal issues raised therein and make a final decision on the case by canceling the decision of the trial court if the applicant's complaint was satisfied. Thus, a hearing would allow the Assizi court to form its own opinion on a sufficient factual basis for the consideration of cases and on legal issues that were raised by the applicant.
In view of the circumstances of the present case, namely, with the cumulative effect of the failure to conduct an adversarial process in a court of first instance, the gravity of the measure applied and the absence of a hearing of the case both in the court of first instance and in the court of assisi, it should be concluded that the applicant’s case was not examined in accordance with the requirements provided for in paragraph 1 of Article 6 of the Convention.
RESOLUTION
In the case there was a violation of the requirements of paragraph 1 of Article 6 of the Convention (adopted unanimously).
COMPENSATION
In application of Article 41 of the Convention. The Court awarded the applicant EUR 2,000 in respect of non-pecuniary damage.
Source of publication: https://espchhelp.ru/blog/2981-altay-v-turkey-2 .
Постановление ЕСПЧ от 09 апреля 2019 года по делу "В.Д. (V.D.) и другие против Российской Федерации" (жалоба N 72931/10).
В 2010 году заявителям была оказана помощь в подготовке жалобы. Впоследствии жалоба была коммуницирована Российской Федерации.
По делу успешно рассмотрена жалоба на нарушение прав заявителей на уважение их семейной жизни путем лишения права опеки над ребенком первого заявителя и передачи ребенка на попечение его биологических родителей, а также отказ предоставить заявителям возможность общения с ребенком. По делу не допущено нарушение требований статьи 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод в связи с передачей ребенка его биологическим родителям и прекращением опеки над ребенком первого заявителя, однако допущено нарушение требований статьи 8 Конвенции в связи с тем, что власти РФ не предоставили возможность для сохранения семейных связей между заявителями и ребенком.
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ДЕЛА
Первая заявительница была назначена опекуном ребенка, у которого был ряд серьезных проблем со здоровьем и родители которого решили, что они не могут удовлетворять особые потребности ребенка.
Остальные заявители являлись приемными детьми первой заявительницы. Ребенок по настоящему делу был передан под опеку первой заявительницы в возрасте восьми месяцев и жил с ней первые девять лет своей жизни. Впоследствии по запросу биологических родителей ребенок был возвращен им.
ВОПРОСЫ ПРАВА
Предварительный вопрос. Первая заявительница не являлась биологической родственницей ребенка. Кроме того, она была лишена статуса опекуна ребенка, поэтому она не имела правовых оснований действовать от его имени в судебных или иных разбирательствах в Российской Федерации. Ребенка перевезли к его биологическим родителям, и в период, относившийся к обстоятельствам настоящего дела, он проживал вместе с ними. Эти люди имели полные родительские права в отношении ребенка, включая, среди прочего, право представлять его интересы. Они не уполномочили первую заявительницу представлять интересы ребенка в Европейском Суде. Следовательно, при рассмотрении жалобы в Европейском Суде первая заявительница не имеет права выступать от имени ребенка.
По поводу соблюдения статьи 8 Конвенции. (a) Применимость. Взаимоотношения между приемной семьей и приемным ребенком, которые вместе жили много месяцев, может являться семейной жизнью по смыслу пункта 1 статьи 8 Конвенции, несмотря на отсутствие биологических взаимоотношений между ними. Сторонами не оспаривался факт наличия семейной жизни между первой заявительницей и приемным ребенком до его перевода к биологическим родителям. Действительно, несмотря на то, что между этими людьми не было кровных связей, приемный ребенок с восьми месяцев находился под постоянной опекой первой заявительницы в течение первых девяти лет своей жизни. Другие заявители, хотя и являлись несовершеннолетними, в разное время находились под опекой первой заявительницы и жили с ней и с ребенком как семья от одного года до семи лет, пока ребенка, о котором идет речь в деле, в итоге не передали биологическим родителям. Тесные семейные связи и тот факт, что первая заявительница приняла на себя роль матери для ребенка, были признаны судами Российской Федерации на различных этапах производства по делу. При таких обстоятельствах взаимоотношения между заявителями и приемным ребенком являлись "семейной жизнью" по смыслу пункта 1 статьи 8 Конвенции.
(b) Существо жалобы. (i) Прекращение опекунства первой заявительницы в отношении ребенка и передача ребенка биологическим родителям. В настоящее время существует широкий консенсус, включая международное право, в поддержку идеи о том, что при принятии любых решений, касающихся детей, в первую очередь должны учитываться наилучшие интересы ребенка, которые в зависимости от их характера и значимости могут превалировать над интересами родителей. В частности, согласно статье 8 Конвенции родитель не может осуществлять такие действия, которые могут повредить здоровью и развитию ребенка. Тем не менее интересы родителей остаются тем фактором, который учитывается при уравновешивании всех затронутых в деле интересов. Интересы ребенка определяются тем, что связи ребенка с его или ее семьей должны сохраняться, за исключением случаев, когда доказано особо неблагоприятное его или ее нахождение в семье. Следовательно, семейные связи могут быть разорваны только в исключительных обстоятельствах, и необходимо сделать все возможное для сохранения личных взаимоотношений и, когда это уместно, для "восстановления" семьи. Статья 8 Конвенции возлагает на каждое государство обязанность стремиться воссоединить биологических родителей со своими детьми.
В деле заявителя власти Российской Федерации столкнулись со сложным выбором: разрешить заявителям, которые de facto являлись семьей для ребенка, продолжать взаимоотношения с ним или принять меры по возвращению мальчика в биологическую семью. В этом отношении власти Российской Федерации должны были оценить и справедливо уравновесить конкурирующие интересы родителей приемного ребенка и заявителей. Власти Российской Федерации также должны были учитывать, что ввиду наличия у него физических и психологических отклонений приемный ребенок находился в крайне уязвимом положении. Следовательно, власти Российской Федерации должны были проявить особую тщательность при оценке интересов приемного ребенка и гарантировать ему повышенную защиту, учитывая состояние его здоровья.
Ребенок провел первые девять лет своей жизни, находясь под опекой первой заявительницы, и все это время она оставалась опекуном ребенка, полностью приняв на себя роль его матери. Хотя рассматриваемый период, несомненно, являлся значительным, один только этот факт не мог исключать возможности воссоединения ребенка с его биологическими родителями. Действительно, эффективное уважение права на семейную жизнь требовало, чтобы будущие взаимоотношения между родителями и приемным ребенком определялись бы в свете всех относящихся к делу вопросов, а не только продолжительностью нахождения ребенка под опекой.
Действительно, родители ребенка молчаливо (без явно выраженного согласия) согласились на назначение первой заявительницы опекуном ребенка. В то же время они никогда не отказывались от родительских прав по отношению к своему сыну. Также они не были ограничены в этих правах и не были лишены их. Суды Российской Федерации установили что, хотя на протяжении первых восьми лет жизни ребенка его родители не поддерживали с ним отношений, они, тем не менее, поддерживали его финансово и выполняли просьбы первой заявительницы относительно, inter alia, предоставления лекарств и питания для ребенка. Они присутствовали в жизни своего сына, вследствие чего первая заявительница не могла действительно предполагать, что мальчик останется под ее опекой постоянно. Решение об опеке по своей природе являлось временной мерой, которая могла прекратиться, как только это позволили бы обстоятельства, и любые меры, касающиеся временной опеки, должны были отвечать первичной цели воссоединения ребенка с биологическими родителями.
Суды Российской Федерации тщательно оценили наилучшие интересы ребенка, надлежащим образом учитывая состояние его здоровья и особые потребности. В ряде судебных разбирательств они отметили, в частности, привязанность первой заявительницы к ребенку и ее искреннюю заботу о нем, ее активный подход к удовлетворению потребностей ребенка и в разрешении вопросов, связанных с его здоровьем, что обеспечило прогресс в его физическом и психическом состоянии и общее улучшение состояния его здоровья. Что касается биологических родителей, первоначально у властей Российской Федерации были сомнения относительно того, были ли они приспособлены и могли ли обеспечить нужды своего сына. В частности, власти Российской Федерации указали на недостаточное личное общение родителей с мальчиком и призвали родителей более ответственно относиться к своим родительским обязанностям. В этом отношении внутригосударственные суды отклонили первое ходатайство родителей мальчика о передаче сына под их опеку, отметив, что такая внезапная передача причинит ребенку травму и ухудшит состояние его здоровья, и что необходимо было установить адаптационный период, чтобы ребенок привык к своим биологическим родителям. Однако в ходе последующего производства по делу суды Российской Федерации признали, что родители ребенка могли воспитывать мальчика. Следует отметить, что на тот момент уже на протяжении года действовала схема возобновления общения родителей с ребенком. Принимая рассматриваемое решение, суды Российской Федерации, должным образом исследовав письменные доказательства, включая заключение психологической экспертизы и письменные показания, убедились в том, что родители ребенка восстановили свои взаимоотношения с сыном, что они могли адекватно воспринимать его психологические особенности, эмоциональное состояние, потребности и возможности, что они могли обеспечить ребенку надлежащие условия для проживания и что ребенок чувствовал себя с ними спокойно и удобно.
Вынося постановление о передаче ребенка его биологическим родителям и о прекращении опеки первой заявительницы в отношении данного ребенка, власти Российской Федерации действовали в пределах предоставленной им свободы усмотрения и в соответствии с предусмотренной статьей 8 Конвенции целью обеспечить воссоединение ребенка со своими родителями. Власти Российской Федерации предоставили "относящиеся к делу и достаточные" основания для применения обжалуемой меры. Хотя Европейский Суд признал, что это решение причинило заявителям эмоциональный ущерб, их права не могли быть поставлены выше интересов ребенка в настоящем деле. Доводы первой заявительницы были рассмотрены, и на них были даны обоснованные ответы. Европейский Суд убежден в том, что процесс принятия решения был справедливым и что в ходе него заявителям была обеспечена достаточная защита их прав, гарантированных статьей 8 Конвенции. Таким образом, вмешательство в семейную жизнь заявителей было "необходимо в демократическом обществе".
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
По делу не было допущено нарушения требований статьи 8 Конвенции (принято единогласно).
(ii) Доступ заявителей к приемному ребенку. Суды Российской Федерации отклонили жалобы первой заявительницы относительно возможности общаться с приемным ребенком, ссылаясь на отсутствие какой-либо правовой связи между нею и ребенком после прекращения договора об опекунстве. Суды Российской Федерации также отметили отсутствие биологического родства между первой заявительницей и приемным ребенком, что согласно Семейному кодексу Российской Федерации исключало какую-либо возможность для первой заявительницы требовать возможности общения с ребенком.
Европейский Суд ранее выражал свою озабоченность отсутствием гибкости в положениях законодательства Российской Федерации, регулирующего права людей на общение друг с другом. В этих нормах был указан закрытый перечень лиц, имеющих право контактировать с ребенком, без каких-либо исключений, учитывающих разнообразие семейных ситуаций и наилучшие интересы ребенка. В результате лицо, которое не имело родственных связей с ребенком, но которое заботилось о ребенке длительное время и сформировало с ним тесную личную связь, полностью и автоматически исключалось из жизни ребенка и не могло получить право на контакт с ребенком ни при каких обстоятельствах, независимо от наилучших интересов ребенка.
Из решений судов Российской Федерации следовало, что суды не попытались оценить особые обстоятельства дела и, в частности, (i) не приняли во внимание взаимоотношения, которые существовали между заявителями и ребенком до прекращения опекунства первой заявительницы над ребенком; (ii) не рассмотрели вопрос о том, отвечал ли контакт между ребенком и заявителями наилучшим интересам ребенка или нет, и почему; (iii) не рассмотрели вопрос о том, могли ли интересы биологических родителей ребенка превалировать над интересами заявителей или нет, и почему. Фактически в окончательном решении по этому вопросу соответствующий суд Российской Федерации ограничился указанием на то, что право требовать общения с ребенком ни при каких обстоятельствах не могло быть предоставлено иным лицам, кроме перечисленных в Семейном кодексе Российской Федерации. Европейский Суд не может считать такое рассуждение "относящимся к делу и достаточным" основанием для отказа заявителям видеться с ребенком. Соответствующие решения судов Российской Федерации не были основаны на оценке индивидуальных обстоятельств конкретного дела и автоматически исключали любую возможность сохранения семейных связей между приемным ребенком и заявителями.
Власти Российской Федерации не выполнили свою обязанность справедливо уравновесить права всех затронутых в деле лиц, надлежащим образом учитывая обстоятельства дела, что привело к несоблюдению права заявителей на уважение их семейной жизни.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
По делу было допущено нарушение требований статьи 8 Конвенции (принято единогласно).
КОМПЕНСАЦИЯ
В порядке применения статьи 41 Конвенции. Европейский Суд присудил всем заявителям в совокупности 16 000 евро в качестве компенсации морального вреда.
Источник публикации: https://espchhelp.ru/blog/2980-v-d-i-drugiye-protiv-rossiyskoy-federatsii .
The ECHR judgment of April 9, 2019 in the case of V.D. (V.D.) and Others v. Russia (application No. 72931/10).
In 2010, the applicants were assisted in preparing the application. Subsequently, the application was communicated to the Russian Federation.
The case has successfully examined an application about a violation of the applicants' rights to respect for their family life by depriving the first applicant of custody of the child of the first applicant and transferring the child to the care of his biological parents, as well as the refusal to provide the applicants with the opportunity to communicate with the child. The case did not violate the requirements of Article 8 of the Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms in connection with the transfer of the child to his biological parents and the termination of custody of the child of the first applicant, however, there was a violation of the requirements of Article 8 of the Convention because the Russian authorities did not provide an opportunity to maintain family ties between the applicants and the child.
Circumstances of the case
The first applicant was appointed guardian of a child who had a number of serious health problems and whose parents decided that they could not meet the special needs of the child.
The remaining applicants were foster children of the first applicant. The child in the present case was transferred to the first applicant at the age of eight months and lived with her for the first nine years of his life. Subsequently, at the request of biological parents, the child was returned to them.
QUESTIONS OF LAW
Preliminary question. The first applicant was not a biological relative of the child. In addition, she was deprived of the status of a child's guardian, therefore, she had no legal grounds to act on his behalf in court or other proceedings in the Russian Federation. The child was transferred to his biological parents, and during the period related to the circumstances of the present case, he lived with them. These people had full parental rights in relation to the child, including, inter alia, the right to represent his interests. They did not authorize the first applicant to represent the child before the Court. Consequently, when examining a complaint before the Court, the first applicant is not entitled to speak on behalf of the child.
Regarding compliance with article 8 of the Convention. (a) Applicability. The relationship between the adoptive family and the adoptive child, who have lived together for many months, may constitute family life within the meaning of Article 8 § 1 of the Convention, despite the lack of biological relationships between them. The parties did not dispute the fact of the existence of family life between the first applicant and the adopted child prior to his transfer to biological parents. Indeed, despite the fact that there were no blood ties between these people, the adopted child from eight months old was under the constant care of the first applicant for the first nine years of her life. Other applicants, although they were minors, at different times were under the guardianship of the first applicant and lived with her and her child as a family from one to seven years, until the child in question was eventually transferred to biological parents. Close family ties and the fact that the first applicant assumed the role of mother for the child were recognized by the courts of the Russian Federation at various stages of the proceedings. In such circumstances, the relationship between the applicants and the adopted child constituted “family life” within the meaning of Article 8 § 1 of the Convention.
(b) Merits. (i) Termination of the first applicant's guardianship in respect of the child and transfer of the child to biological parents. There is now a broad consensus, including international law, in support of the idea that when making any decisions regarding children, the best interests of the child should be taken into account, which, depending on their nature and significance, may prevail over the interests of the parents. In particular, according to article 8 of the Convention, a parent cannot take such actions that could harm the health and development of the child. Nevertheless, the interests of the parents remain the factor that is taken into account when balancing all the interests involved in the case. The interests of the child are determined by the fact that the child’s relationship with his or her family should be maintained, unless it is proved that he or she is particularly unfavorable in the family. Consequently, family ties can only be broken in exceptional circumstances, and everything possible must be done to maintain personal relationships and, when appropriate, to “restore” the family. Article 8 of the Convention requires each State to endeavor to reunite biological parents with their children.
In the applicant’s case, the authorities of the Russian Federation faced a difficult choice: to allow the applicants, who were the de facto family for the child, to continue their relationship with him or take measures to return the boy to the biological family. In this regard, the authorities of the Russian Federation should have assessed and fairly balanced the competing interests of the adoptive child's parents and the applicants. The authorities of the Russian Federation should also have taken into account that, due to his physical and psychological abnormalities, the adopted child was in an extremely vulnerable position. Consequently, the authorities of the Russian Federation should have been particularly careful in assessing the interests of the adopted child and guaranteeing him increased protection, given his state of health.
The child spent the first nine years of his life under the care of the first applicant, and all this time she remained the child's guardian, fully taking on the role of his mother. Although the period under consideration was undoubtedly significant, this fact alone could not exclude the possibility of a child reuniting with his biological parents. Indeed, effective respect for the right to family life required that future relationships between parents and the adopted child be determined in the light of all relevant issues, and not just the length of time the child was in custody.
Indeed, the parents of the child silently (without express consent) agreed to the appointment of the first applicant as the guardian of the child. At the same time, they never renounced parental rights in relation to their son. Also, they were not limited in these rights and were not deprived of them. The courts of the Russian Federation established that although during the first eight years of the child’s life his parents did not maintain relations with him, they nevertheless supported him financially and complied with the first applicant’s requests regarding, inter alia, the provision of medicines and food for the child. They were present in the life of their son, as a result of which the first applicant could not really assume that the boy would remain under her care constantly. The custody decision was, by its nature, a temporary measure that could be terminated as soon as circumstances allowed, and any measures regarding temporary custody should have met the primary purpose of reuniting the child with biological parents.
The courts of the Russian Federation have carefully assessed the best interests of the child, taking due account of their state of health and special needs. In a number of court proceedings, they noted, in particular, the first applicant’s affection for the child and her sincere concern for him, her active approach to meeting the needs of the child and resolving issues related to his health, which ensured progress in his physical and mental condition and general improving his health. As for the biological parents, initially the authorities of the Russian Federation had doubts as to whether they were fit and able to provide for the needs of their son. In particular, the authorities of the Russian Federation pointed out the insufficient personal communication of the parents with the boy and urged the parents to take a more responsible attitude to their parental responsibilities. In this regard, the domestic courts rejected the first petition of the boy’s parents to transfer the son to their guardianship, noting that such a sudden transfer would injure the child and worsen his health, and that it was necessary to establish an adaptation period so that the child would get used to his biological parents. However, in the subsequent proceedings in the case, the courts of the Russian Federation recognized that the parents of the child could raise the boy. It should be noted that at that time already throughout the year there was a scheme for the resumption of communication between parents and a child. Making the decision in question, the courts of the Russian Federation, having duly examined the written evidence, including the conclusion of a psychological examination and written evidence, were convinced that the parents of the child had restored their relationship with their son, that they could adequately perceive his psychological characteristics, emotional state, needs and opportunities that they could provide the child with proper living conditions and that the child felt calm and comfortable with them.
By deciding on the transfer of the child to his biological parents and on the termination of the first applicant's custody of the child, the Government acted within the discretion granted to them and, in accordance with Article 8 of the Convention, aimed at ensuring the child's reunion with his parents. The Government submitted “relevant and sufficient” grounds for applying the measure complained of. Although the Court found that this decision caused the applicants emotional harm, their rights could not be placed above the interests of the child in the present case. The first applicant's arguments were examined and reasoned answers were given. The Court is convinced that the decision-making process was fair and that during it the applicants were provided with adequate protection of their rights guaranteed by Article 8 of the Convention. Thus, the interference with the applicants ’family life was“ necessary in a democratic society”.
RESOLUTION
There was no violation of Article 8 of the Convention in the case (adopted unanimously).
(ii) Applicants' access to an adopted child. The courts of the Russian Federation rejected the first applicant's complaints about the possibility of communicating with the adopted child, referring to the absence of any legal connection between her and the child after the termination of the guardianship agreement. The courts of the Russian Federation also noted the absence of biological relationship between the first applicant and the adopted child, which, according to the Family Code of the Russian Federation, ruled out any possibility for the first applicant to claim the possibility of communication with the child.
The Court has previously expressed its concern about the lack of flexibility in the provisions of the legislation of the Russian Federation governing the right of people to communicate with each other. These norms indicated a closed list of persons entitled to contact with the child, without any exceptions, taking into account the diversity of family situations and the best interests of the child. As a result, a person who did not have family ties with the child, but who took care of the child for a long time and formed a close personal relationship with him, was completely and automatically excluded from the child’s life and could not get the right to contact with the child under any circumstances, regardless of best interests of the child.
It follows from the decisions of the courts of the Russian Federation that the courts did not try to assess the special circumstances of the case and, in particular, (i) did not take into account the relationship that existed between the applicants and the child before the termination of the first applicant's guardianship over the child; (ii) did not consider whether contact between the child and the applicants was in the best interests of the child or not, and why; (iii) did not consider whether the interests of the biological parents of the child could prevail over the interests of the applicants or not, and why. In fact, in the final decision on this issue, the relevant court of the Russian Federation limited itself to indicating that the right to demand communication with the child under no circumstances could be granted to anyone other than those listed in the Family Code of the Russian Federation. The Court cannot consider this argument to be “relevant and sufficient” as a basis for refusing the applicants to see the child. The relevant decisions of the courts of the Russian Federation were not based on an assessment of the individual circumstances of a particular case and automatically excluded any possibility of maintaining family ties between the adopted child and the applicants.
The Government did not fulfill their duty to fairly balance the rights of all those affected in the case, taking due account of the circumstances of the case, which led to the non-observance of the applicants' right to respect for their family life.
RESOLUTION
In the case there was a violation of the requirements of Article 8 of the Convention (adopted unanimously).
COMPENSATION
In application of Article 41 of the Convention. The Court awarded all applicants a total of EUR 16,000 in respect of non-pecuniary damage.
Source of publication: https://espchhelp.ru/blog/2979-v-d-and-others-v-russia-2 .
