Новости от 09 апреля 2020 года из блога, посвященного практике в Европейском суде по правам человека ЕСПЧ
Постановление ЕСПЧ от 09 июля 2019 года по делу "Р.А. (R.A.) против Российской Федерации" (жалоба N 2592/17).
По делу успешно рассмотрена жалоба на чрезмерную длительность рассмотрения жалобы заявителя на заключение под стражу, а также то, что высылка заявителя в Узбекистан была произведена в нарушение предварительных мер, предписанных Европейским Судом в соответствии с правилом 39 Регламента Суда. По делу было допущено нарушение требований пункта 4 статьи 5 Конвенции о защите прав человека и основных свобод и правила 39 Регламента Европейского Суда.
В 2017 году заявителю была оказана помощь в подготовке жалобы. Впоследствии жалоба была коммуницирована Российской Федерации.
В своей жалобе Заявитель жаловался на чрезмерную длительность рассмотрения его жалобы на заключение под стражу. Заявитель утверждал, что его высылка в Узбекистан была произведена в нарушение предварительных мер, предписанных Европейским Судом в соответствии с правилом 39 Регламента Суда.
09 июля 2019 года, по жалобе поданной заявителем, Европейский Суд единогласно постановил, что в данном деле власти Российской Федерации нарушили требования пункта 4 статьи 5 Конвенции (право на свободу и личную неприкосновенность) и правило 39 Регламента Европейского Суда, и обязал власти государства-ответчика выплатить заявителю 5 000 евро в качестве компенсации морального вреда, 3 640 евро в качестве компенсации судебных расходов и издержек.
Источник публикации: https://espchhelp.ru/blog/3069-r-a-protiv-rossii .
The ECHR judgment of July 9, 2019 in the case of “R.A. (R.A.) v. Russian Federation” (application No. 2592/17).
The case has successfully examined the application about the excessive length of the examination of the applicant's complaint about his detention, as well as the fact that the applicant was expelled to Uzbekistan in violation of the preliminary measures prescribed by the European Court in accordance with Rule 39 of the Rules of Court. There was a violation of the requirements of Article 5 § 4 of the Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms and Rule 39 of the Rules of Court.
In 2017, the applicant was assisted in preparing the application. Subsequently, the application was communicated to the Russian Federation.
In his application, the applicant complained about the excessive length of the examination of his complaint about his detention. The applicant alleged that his removal to Uzbekistan had been carried out in violation of the preliminary measures prescribed by the European Court in accordance with Rule 39 of the Rules of Court.
On July 9, 2019, on an application lodged by the applicant, the European Court unanimously ruled that in the present case the Russian authorities violated the requirements of Article 5 § 4 of the Convention (right to liberty and security of person) and Rule 39 of the Rules of Court, and ordered the authorities of the respondent Government to pay the applicant EUR 5,000 in respect of non-pecuniary damage, EUR 3,640 in respect of costs and expenses.
Source of publication: https://espchhelp.ru/blog/3068-r-a-v-russia .
Постановление ЕСПЧ от 09 июля 2019 года по делу "Рожкани (Rozhkani) против Российской Федерации" (жалоба N 14918/14).
По делу успешно рассмотрена жалоба на то, что аннулирование вида на жительство на основании не раскрытых заявителю причин нарушило его право на уважение семейной жизни. По делу было допущено нарушение требований статьи 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.
В 2014 году заявителю была оказана помощь в подготовке жалобы. Впоследствии жалоба была коммуницирована Российской Федерации.
В своей жалобе Заявитель жаловался на то, что аннулирование его вида на жительство на основании не раскрытых ему причин нарушило его право на уважение семейной жизни.
09 июля 2019 года, по жалобе поданной заявителем, Европейский Суд единогласно постановил, что в данном деле власти Российской Федерации нарушили требование статьи 8 Конвенции (право на уважение частной и семейной жизни), и обязал власти государства-ответчика выплатить заявителю 3 250 евро в качестве компенсации морального вреда.
Источник публикации: https://espchhelp.ru/blog/3067-rozhkani-protiv-rossii .
The ECHR judgment of July 9, 2019 in the case of Rozhkani v. Russia (application No. 14918/14).
The case has successfully examined the application that the cancellation of a residence permit on the basis of reasons not disclosed to the applicant violated his right to respect for family life. The case contained a violation of Article 8 of the Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms.
In 2014, the applicant was assisted in preparing the application. Subsequently, the application was communicated to the Russian Federation.
In his application, the applicant complained that the cancellation of his residence permit on the basis of reasons not disclosed to him violated his right to respect for family life.
On July 9, 2019, in an application lodged by the applicant, the Court unanimously ruled that in the present case the Government violated the requirement of Article 8 of the Convention (the right to respect for private and family life) and ordered the respondent Government to pay the applicant EUR 3,250 in quality compensation for non-pecuniary damage.
Source of publication: https://espchhelp.ru/blog/3066-rozhkani-v-russia .
Постановление ЕСПЧ от 09 июля 2019 года по делу "Володина (Volodina) против Российской Федерации" (жалоба N 41261/17).
В 2017 году заявительнице была оказана помощь в подготовке жалобы. Впоследствии жалоба была коммуницирована Российской Федерации.
По делу успешно рассмотрена жалоба на неисполнение органами государственной власти обязательства по предупреждению и расследованию преступлений, связанных с домашним насилием, а также созданию правовой базы для борьбы с гендерной дискриминацией в отношении женщин. По делу допущено нарушение требований статьи 14 во взаимосвязи со статьей 3 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ДЕЛА
Заявительница утверждала, что власти Российской Федерации не выполнили своего обязательства по предупреждению, расследованию и уголовному преследованию домашнего насилия, которому она подвергалась со стороны ее бывшего партнера, и что они не создали правовой базы для борьбы с гендерной дискриминацией в отношении женщин.
ВОПРОСЫ ПРАВА
По поводу соблюдения статьи 3 Конвенции. Насилие, от которого страдала заявительница, достигало требуемого статьей 3 Конвенции уровня тяжести. Чувства страха, тревоги и беспомощности, которые заявительница должна была испытывать в связи с контролирующим и принуждающим поведением своего партнера, были достаточно серьезными для того, чтобы являться бесчеловечным обращением по смыслу данной статьи Конвенции. Следовательно, Европейский Суд должен был проверить, выполнили власти государства-ответчика связанное с этим позитивное обязательство по обеспечению того, чтобы лица, которые находятся под их юрисдикцией, были защищены от всех форм бесчеловечного обращения, в том числе в случаях, когда они подвергались такому обращению со стороны частного лица.
(a) Обязанность принять и применять соответствующее законодательство. В Российской Федерации не было принято специального законодательства по проблеме насилия, возникающего в контексте семейной жизни. Не был принят ни закон о домашнем насилии, ни иные аналогичные законы. Понятие "домашнее насилие" или любое аналогичное понятие не было определено или упомянуто в каких-либо нормативных актах. Домашнее насилие не являлось отдельным преступлением ни в соответствии с Уголовным кодексом Российской Федерации, ни в соответствии с Кодексом Российской Федерации об административных правонарушениях. В Уголовном кодексе Российской Федерации не проводилось различия между домашним насилием и другими формами насилия, и домашнее насилие рассматривалось в контексте положений о причинении вреда здоровью или иных связанных с этим статей, например, об убийстве, угрозах причинения смерти или изнасиловании.
Действовавшие положения уголовного закона были неспособны надлежащим образом охватить такое преступление, как домашнее насилие. После внесения ряда изменений в законодательство Российской Федерации нападение на членов семьи считалось преступлением, только если оно было совершено повторно в течение года или если оно привело как минимум к "причинению легкого вреда здоровью". Европейский Суд ранее устанавливал, что требование о наличии телесных повреждений определенной степени тяжести как условия для возбуждения уголовного дела подрывало эффективность защитных мер, поскольку домашнее насилие могло выражаться во многих формах, и некоторые из них не приводили к телесным повреждениям, например, психологическое или экономическое насилие, контролирующее или принуждающее поведение. Кроме того, положения о "повторных побоях" не позволили бы заявительнице получить защиту в ее ситуации, поскольку за нападениями на нее в 2016 году последовала новая череда угроз и нападений более чем через год, в 2018 году. Европейский Суд напомнил, что домашнее насилие может иметь место даже в результате единичного инцидента.
Более того, согласно законодательству Российской Федерации уголовное преследование по делам о "причинении легкого вреда здоровью" и "повторных побоев" относилось к сфере частного обвинения. Эффективная защита гарантированного Конвенцией права на физическую неприкосновенность не требовала публичного уголовного преследования во всех случаях нападений со стороны частных лиц. Однако в контексте домашнего насилия возможность возбуждения уголовного дела частного обвинения не была достаточной, поскольку такое производство явно требовало времени и не служило цели предупреждения совершения аналогичных деяний. Частное обвинение налагало чрезмерное бремя на жертву домашнего насилия, перенося на нее ответственность за сбор доказательств, способных установить вину нападавшего в соответствии с уголовно-правовым стандартом доказывания. Сбор доказательств был сопряжен с неотъемлемыми трудностями в случаях, когда нападения происходили в частной домашней обстановке без свидетелей, и от побоев иногда не оставалось каких-либо видимых следов. Это была сложная задача даже для прошедших специальное обучение сотрудников правоохранительных органов, а для потерпевшей, которая должна была собирать доказательства самостоятельно, при этом продолжая проживать совместно с нападавшим, будучи финансово зависимой от него и опасаясь его мести, это была и вовсе невыполнимая задача. Кроме того, даже если процесс завершался вынесением обвинительного приговора, потерпевшей не могла быть предоставлена необходимая защита путем вынесения защитительных или запретительных приказов в связи с тем, что такие меры не были предусмотрены законодательством Российской Федерации.
Законодательство Российской Федерации не предусматривало исключений из правила о том, что возбуждение уголовного дела и продолжение производства по нему целиком зависели от инициативы и решимости потерпевшей. У органов обвинения должна быть возможность осуществлять производство по делу как по вопросу, представлявшему собой общественный интерес, независимо от того, было ли отозвано заявление потерпевшей. Власти Российской Федерации не приняли во внимание Рекомендацию Совета Европы N Rec(2002)5, которая требовала от государств-членов обеспечить, чтобы производство возбуждалось прокурором и чтобы во время этого производства потерпевшим предоставлялась эффективная защита от угроз и возможной мести. Тот факт, что власти не предусмотрели возможность публичного обвинения по делам о домашнем насилии, постоянно подвергался критике со стороны Комитета о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин.
Правовая база Российской Федерации, в которой не существовало определения понятия "домашнее насилие" как отдельного преступления или отягчающего обстоятельства и был установлен минимальный уровень тяжести телесных повреждений для возбуждения уголовного дела в порядке публичного обвинения, не соответствовала требованиям, неотъемлемым от позитивного обязательства государства по созданию и эффективному применению системы наказания всех форм домашнего насилия и обеспечения достаточных гарантий потерпевшим.
(b) Обязанность предупреждения известного риска жестокого обращения. Риск реальной и непосредственной угрозы подлежал оценке с учетом конкретного контекста домашнего насилия. В подобной ситуации речь шла не только об обязательстве предоставить общую систему защиты для общества, но и прежде всего об обязанности принимать во внимание появление повторяющихся эпизодов насилия в семье.
Заявительница много раз сообщала властям о насилии со стороны ее бывшего партнера. Она уведомляла власти как об угрозах применения насилия, так и о фактах реального насилия и представила медицинские доказательства в подтверждение своих доводов. Таким образом, власти знали или должны были знать о насилии, которому заявительница подвергалась и о реальном и непосредственном риске того, что оно могло повториться. С учетом данных обстоятельств у властей государства-ответчика была обязанность принять все разумные меры для защиты заявительницы.
В подавляющем большинстве государств - членов Совета Европы жертвы домашнего насилия имеют возможность обратиться за применением немедленных мер защиты. Данные меры известны под различными названиями, например, "запретительные приказы", "защитительные приказы" или "приказы по обеспечению безопасности", и служат тому, чтобы воспрепятствовать возобновлению домашнего насилия, как правило, требуя от правонарушителя покинуть место совместного проживания, не приближаться к потерпевшей и не контактировать с ней. Российская Федерация остается среди тех немногих государств, законодательство которых не предоставляло жертвам домашнего насилия каких-либо подобных мер защиты.
Нельзя сказать, что власти Российской Федерации по-настоящему предприняли какие-либо попытки предупредить повторение насильственных нападений на заявительницу. Ее повторявшиеся сообщения о физических нападениях, похищениях и насилии не привели к принятию каких-либо мер. Несмотря на серьезность обстоятельств дела, власти лишь получили объяснения от ее бывшего партнера и пришли к выводу, что это было дело частного характера между ним и заявительницей. Уголовное дело в первый раз было возбуждено более чем через два года после первого сообщения о нападении. Оно касалось не каких-либо насильственных действий, а гораздо менее серьезного преступления, состоявшего во вмешательстве в личную жизнь заявительницы. Несмотря на то, что возбуждение уголовного дела позволило заявительнице обратиться за получением мер государственной защиты, она не получила какого-либо решения по своему заявлению, хотя такое право было закреплено за ней законодательством. В постановлении, вынесенном органами полиции, заявление было признано необоснованным, а ряд инцидентов домашнего насилия описывался лишь как проявление неприязни между заявительницей и ее партнером, которое не заслуживало внимания властей.
Реакция органов государственной власти, которые знали о риске повторного насилия со стороны бывшего партнера заявительницы, была явно неадекватной с учетом тяжести рассматриваемых правонарушений. Они не приняли каких-либо мер для защиты заявительницы или для прекращения действий ее бывшего партнера. Они оставались пассивными перед лицом серьезного риска жестокого обращения с заявительницей и в результате бездействия и отсутствия сдерживающих мер позволили бывшему партнеру заявительницы беспрепятственно и безнаказанно продолжать угрожать ей, домогаться ее и нападать на нее.
(c) Обязанность проведения эффективного расследования по факту предполагаемого жестокого обращения. От властей требовалось проявить особую тщательность при рассмотрении дела о домашнем насилии и учитывать особый характер домашнего насилия в ходе производства. С 1 января 2016 г. заявительница сообщила полиции о не менее чем семи эпизодах повторявшегося домашнего насилия или угроз применения насилия со стороны ее бывшего партнера и представила доказательства своих утверждений, в том числе медицинские заключения и показания свидетелей. Ее сообщения являлись доказуемым утверждением о жестоком обращении, в связи с чем у властей государства-ответчика возникла обязанность проведения расследования, соответствующего требованиям статьи 3 Конвенции.
В ответ на жалобы заявительницы полиция провела ряд кратких "доследственных проверок", которые неизменно завершались отказом в возбуждении уголовного дела на основании того, что не было совершено деяния, подлежавшего уголовному преследованию. Осуществлявшие надзор прокуроры отменили некоторые из этих постановлений, вынесенных по итогам доследственных проверок, очевидно, установив, что утверждения заявительницы были достаточно серьезными для того, чтобы требовать дополнительного рассмотрения. Однако сотрудники полиции не выполняли дополнительных следственных действий и снова выносили постановления об отказе в возбуждении уголовного дела. В течение более двух лет повторявшегося преследования органы власти так и не начали проведение уголовно-процессуального расследования по факту использования угроз или применения насилия по отношению к заявительнице. Единственное уголовное дело, которое было возбуждено, касалось не каких-либо насильственных действий, а относительно легкого правонарушения, которое состояло в публикации фотографий заявительницы.
В случае правдоподобных жалоб на жестокое обращение власти были обязаны возбудить уголовное дело, а проведение лишь "доследственной проверки" не соответствовало требованию эффективного расследования, предусмотренному статьей 3 Конвенции. Данная предварительная стадия была слишком ограниченной и не могла привести к судебному разбирательству в отношении виновного лица и к его наказанию, поскольку возбуждение уголовного дела и проведение расследования были необходимыми условиями для предъявления обвинения, которое затем могло быть рассмотрено судом. Отказ в возбуждении уголовного дела в отношении правдоподобных жалоб на серьезное жестокое обращение указывал на то, что власти государства-ответчика не выполнили свою процессуальную обязанность, предусмотренную статьей 3 Конвенции.
Отказ сотрудников полиции от возбуждения уголовного дела и проведения расследования оперативным и тщательным образом привел к потере времени и подорвал возможность получения доказательств домашнего насилия. Даже когда у заявительницы были видимые телесные повреждения, ей не назначалось медицинское обследование немедленно после инцидента. Сотрудники полиции использовали различные тактики, которые позволяли им закончить каждую проверку как можно быстрее. Первая из этих тактик состояла в том, чтобы убедить нападавшего исправиться и возместить причиненный ущерб. В других случаях сотрудники полиции пытались упрощать факты, о которых заявительница им сообщала. Столкнувшись с признаками подлежавших уголовному преследованию преступлений, такими как зафиксированные телесные повреждения или текстовые сообщения с угрозами убийства, полиция подняла планку для доказательств, необходимых для возбуждения уголовного дела. Сотрудники полиции утверждали, что в качестве доказательств требовалось наличие более одного удара для установления факта побоев и что угрозы убийством должны были быть "реальными и конкретными". Они не ссылались на какие-либо нормативные акты или на судебную практику в подтверждение данного толкования положений уголовного закона.
Ввиду того, каким образом органы власти вели дело, особенно их отказы в возбуждении уголовного дела по правдоподобным жалобам заявительницы на жестокое обращение и уклонение от принятия эффективных мер в отношении ее бывшего партнера с целью обеспечить его наказание на основании соответствующих положений закона, они не выполнили свою обязанность по проведению расследования по факту жестокого обращения.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
По делу было допущено нарушение требований статьи 3 Конвенции (принято единогласно).
По поводу соблюдения статьи 14 Конвенции во взаимосвязи со статьей 3 Конвенции. Когда наличие масштабного структурного недостатка было установлено, заявительница не должна была доказывать, что она лично также стала жертвой предубеждения. Достоверность доказательств, представленных заявительницей, и сведения, полученные на внутригосударственном уровне и из международных источников, prima facie указывали на то, что домашнее насилие несоразмерным образом касалось женщин в Российской Федерации.
Несмотря на распространенность домашнего насилия, власти Российской Федерации не приняли какого-либо законодательства, способного разрешить существующую проблему и предоставить защиту женщинам, которые были этим несоразмерно затронуты. За предшествующие 20 лет было разработано более 40 законопроектов, но ни один из них не был принят. Действующие положения уголовного закона были недостаточными для предоставления защиты от многочисленных форм насилия и дискриминации в отношении женщин, таких как домогательство, преследование, принуждающее поведение, психологическое и экономическое насилие, или повторение аналогичных действий в течение определенного периода времени. Отсутствие законодательства, определяющего такое понятие, как "домашнее насилие", и предусматривающего меры по борьбе с ним на системном уровне, отличало дело заявительницы от дел в отношении других государств, в которых данное законодательство уже было принято.
Продолжающийся отказ от принятия законодательства по борьбе с домашним насилием и отсутствие каких-либо форм ограничительных или предоставляющих защиту приказов явно свидетельствовали о том, что действия органов власти в случае заявительницы представляли собой не просто задержку или ошибку в борьбе с домашним насилием, а нежелание признать серьезность и масштабы проблемы домашнего насилия в Российской Федерации и ее дискриминационных последствий для женщин. На протяжении многих лет не обращая внимания на обстановку, которая приводит к домашнему насилию, власти Российской Федерации не создали условий для реального гендерного равенства, которое бы позволило женщинам жить свободно от страха жестокого обращения или посягательств на их физическую неприкосновенность и пользоваться равной защитой закона.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
По делу было допущено нарушение требований статьи 14 Конвенции во взаимосвязи со статьей 3 Конвенции (принято единогласно).
КОМПЕНСАЦИЯ
В порядке применения статьи 41 Конвенции. Европейский Суд присудил заявительнице 20 000 евро в качестве компенсации морального вреда.
Источник публикации: https://espchhelp.ru/blog/3065-volodina-protiv-rossiyskoy-federatsii .
The ECHR judgment of July 9, 2019 in the case of Volodina v. Russia (application No. 41261/17).
In 2017, the applicant was assisted in preparing the application. Subsequently, the application was communicated to the Russian Federation.
In the case, an application was successfully considered regarding the failure by state authorities to prevent and investigate crimes related to domestic violence, as well as to create a legal framework to combat gender discrimination against women. The case has violated the requirements of Article 14 in conjunction with Article 3 of the Convention for the Protection of Human Rights and Fundamental Freedoms.
Circumstances of the case
The applicant alleged that the Government had failed to fulfill their obligation to prevent, investigate and prosecute domestic violence to which she had been subjected by her former partner, and that they had not created a legal framework to combat gender discrimination against women.
QUESTIONS OF LAW
Regarding compliance with article 3 of the Convention. The violence suffered by the applicant reached the level of severity required by Article 3 of the Convention. The feelings of fear, anxiety and helplessness that the applicant should have experienced in connection with the controlling and coercive behavior of her partner were serious enough to constitute inhuman treatment within the meaning of this Article of the Convention. Consequently, the Court had to verify that the respondent Government had complied with the positive obligation associated with this to ensure that persons under their jurisdiction were protected from all forms of inhuman treatment, including in cases where they had been subjected to such treatment by a private person.
(a) Obligation to adopt and apply relevant legislation. In the Russian Federation, special legislation has not been adopted on the problem of violence that occurs in the context of family life. Neither domestic violence law nor other similar laws have been enacted. The term “domestic violence” or any similar term has not been defined or mentioned in any regulatory acts. Domestic violence was not a separate crime either in accordance with the Criminal Code of the Russian Federation or in accordance with the Code of Administrative Offenses of the Russian Federation. The Criminal Code of the Russian Federation did not distinguish between domestic violence and other forms of violence, and domestic violence was considered in the context of injuries or other related articles, such as murder, death threats or rape.
The current criminal law was unable to adequately cover the crime of domestic violence. After making a number of changes to the legislation of the Russian Federation, an attack on family members was considered a crime only if it was committed repeatedly within a year or if it led to at least “causing slight harm to health”. The Court has previously found that the requirement of personal injuries of a certain severity as a condition for initiating a criminal case undermined the effectiveness of the protective measures, as domestic violence could be expressed in many forms, and some of them did not result in bodily harm, for example, psychological or economic violence , controlling or coercive behavior. Moreover, the “repeated beatings” provisions would not have allowed the applicant to be protected in her situation, since the attacks on her in 2016 were followed by a new series of threats and attacks more than a year later, in 2018. The Court reiterates that domestic violence can occur even as a result of a single incident.
Moreover, according to the legislation of the Russian Federation, the criminal prosecution of cases of “causing slight bodily harm” and “repeated beatings” was a private prosecution. The effective protection of the physical right guaranteed by the Convention did not require public prosecution in all cases of attacks by private individuals. However, in the context of domestic violence, the possibility of instituting criminal proceedings against a private prosecution was not sufficient, since such proceedings obviously required time and did not serve the purpose of preventing the commission of similar acts. A private prosecution imposed an undue burden on the victim of domestic violence, taking responsibility for collecting evidence capable of establishing the guilt of the attacker in accordance with the criminal law standard of proof. The collection of evidence was inherently difficult in cases where the attacks took place in a private home environment without witnesses, and sometimes there were no visible signs of beatings. This was a difficult task even for law enforcement officers who had undergone special training, and for the victim, who had to collect evidence independently, while continuing to live with the attacker, being financially dependent on him and fearing his revenge, this was an impossible task at all. In addition, even if the process culminated in a conviction, the victim could not be provided with the necessary protection by issuing protective or restraining orders due to the fact that such measures were not provided for by the legislation of the Russian Federation.
The legislation of the Russian Federation did not provide for exceptions to the rule that the initiation of a criminal case and the continuation of proceedings on it entirely depended on the victim's initiative and determination. The prosecution authorities should be able to proceed with the case as a matter of public interest, regardless of whether the victim's statement was withdrawn. The authorities of the Russian Federation did not take into account Council of Europe Recommendation N Rec (2002) 5, which required member states to ensure that proceedings are instituted by the prosecutor and that victims are provided with effective protection against threats and possible revenge during this proceedings. The fact that the authorities did not provide for the possibility of public prosecution in cases of domestic violence was constantly criticized by the Committee on the Elimination of All Forms of Discrimination against Women.
The legal framework of the Russian Federation, in which there was no definition of the concept of “domestic violence” as a separate crime or aggravating circumstance and a minimum level of severity of bodily harm was established to initiate a criminal case under public prosecution, did not meet the requirements inherent in the positive obligation of the state to create and the effective implementation of the system of punishment of all forms of domestic violence and the provision of adequate guarantees to victims.
(b) The obligation to prevent a known risk of ill-treatment. The risk of a real and immediate threat was to be assessed taking into account the specific context of domestic violence. In such a situation, it was not only an obligation to provide a general protection system for society, but above all an obligation to take into account the occurrence of recurring episodes of domestic violence.
The applicant reported to the authorities many times about violence by her former partner. She notified the authorities both about the threats of violence and about the facts of real violence and presented medical evidence in support of her arguments. Thus, the authorities knew or should have known about the violence to which the applicant was subjected and the real and immediate risk that it could happen again. In the circumstances, the respondent Government had an obligation to take all reasonable measures to protect the applicant.
In the vast majority of Council of Europe member states, victims of domestic violence are able to seek immediate protection. These measures are known under various names, for example, “restraining orders”, “protective orders” or “security orders”, and serve to prevent the resumption of domestic violence, usually requiring the offender to leave the place of joint residence, not to approach victim and do not contact her. The Russian Federation remains among the few states whose legislation did not provide victims of domestic violence with any such protection measures.
This is not to say that the authorities of the Russian Federation really made any attempts to prevent the recurrence of violent attacks on the applicant. Her repeated reports of physical attacks, abductions and violence did not lead to any action being taken. Despite the seriousness of the circumstances of the case, the authorities only received explanations from her former partner and concluded that it was a private matter between him and the applicant. The criminal case was first opened more than two years after the first report of the attack. It did not concern any violent acts, but a much less serious crime of interfering in the applicant's personal life. Despite the fact that the initiation of a criminal case allowed the applicant to apply for state protection measures, she did not receive any decision on her application, although such a right was assigned to her by law. In a decision issued by the police, the application was declared unfounded, and a number of incidents of domestic violence were described only as a manifestation of hostility between the applicant and her partner, which did not deserve the attention of the authorities.
The reaction of the authorities, who were aware of the risk of repeated violence by the applicant’s former partner, was clearly inadequate given the gravity of the offenses in question. They did not take any measures to protect the applicant or to terminate her former partner. They remained passive in the face of a serious risk of ill-treatment of the applicant and, as a result of inaction and lack of deterrent measures, allowed the applicant’s former partner to continue threatening, harassing and attacking her without hindrance and impunity.
(c) The obligation to conduct an effective investigation into the alleged ill-treatment. The authorities were required to exercise particular care when considering domestic violence cases and to take into account the special nature of domestic violence during the proceedings. On 1 January 2016, the applicant informed the police of at least seven episodes of repeated domestic violence or threats of violence from her former partner and provided evidence of her allegations, including medical reports and witness statements. Her allegations constituted a demonstrable allegation of ill-treatment, and therefore the authorities of the respondent Government had an obligation to conduct an investigation in accordance with Article 3 of the Convention.
In response to the applicant’s complaints, the police carried out a series of brief “pre-investigative checks” which invariably resulted in a refusal to institute criminal proceedings on the ground that no criminal offense had been committed. The supervising prosecutors quashed some of these judgments issued following the preliminary investigations, apparently finding that the applicant’s allegations were serious enough to require further consideration. However, the police officers did not carry out additional investigative actions and again issued decisions to refuse to institute criminal proceedings. For more than two years of repeated persecution, the authorities did not initiate a criminal investigation into the use of threats or violence against the applicant. The only criminal case that was instituted was not about any violent acts, but about a minor offense, which consisted of publishing photos of the applicant.
In the case of plausible complaints of ill-treatment, the authorities were obliged to institute criminal proceedings, and conducting only a “preliminary investigation” did not meet the requirement of an effective investigation under Article 3 of the Convention. This preliminary stage was too limited and could not lead to legal proceedings against the guilty person and to his punishment, since the initiation of criminal proceedings and the investigation were necessary conditions for bringing charges, which could then be considered by the court. The refusal to institute criminal proceedings in respect of credible complaints of serious ill-treatment indicated that the authorities of the respondent Government had not fulfilled their procedural obligation under Article 3 of the Convention.
The police refusal to initiate criminal proceedings and investigate promptly and thoroughly led to a loss of time and undermined the possibility of obtaining evidence of domestic violence. Even when the applicant had visible injuries, she was not prescribed a medical examination immediately after the incident. Police officers used various tactics that allowed them to complete each test as quickly as possible. The first of these tactics was to convince the attacker to recover and repair the damage. In other cases, the police tried to simplify the facts that the applicant had informed them. Faced with signs of criminal prosecution, such as recorded bodily harm or text messages with death threats, the police raised the bar for the evidence needed to open a criminal investigation. Police claimed that more than one blow was required as evidence to establish the beatings and that the threats of killing should have been “real and concrete”. They did not invoke any normative acts or judicial practice in support of this interpretation of the provisions of the criminal law.
In view of the manner in which the authorities conducted the case, especially their refusal to institute criminal proceedings in connection with the applicant’s plausible complaints of ill-treatment and the failure to take effective measures against her former partner in order to ensure his punishment on the basis of the relevant provisions of the law, they did not comply with their obligation to investigate ill-treatment.
RESOLUTION
In the case there was a violation of the requirements of Article 3 of the Convention (adopted unanimously).
Concerning compliance with article 14 of the Convention in conjunction with article 3 of the Convention. When a large-scale structural flaw was established, the applicant was not required to prove that she personally also became a victim of prejudice. The reliability of the evidence submitted by the applicant and the information obtained at the domestic level and from international sources, prima facie, indicated that domestic violence disproportionately affected women in the Russian Federation.
Despite the prevalence of domestic violence, the authorities of the Russian Federation did not adopt any legislation capable of resolving the existing problem and providing protection to women who were disproportionately affected. Over the past 20 years, more than 40 bills have been drafted, but not one has been passed. The current criminal law provisions were insufficient to provide protection against numerous forms of violence and discrimination against women, such as harassment, harassment, coercive behavior, psychological and economic violence, or the repetition of similar acts over a period of time. The absence of legislation defining such a thing as “domestic violence” and providing for measures to combat it at the systemic level distinguished the applicant’s case from cases in other states in which this legislation had already been adopted.
The continuing rejection of legislation to combat domestic violence and the absence of any form of restrictive or protective order clearly indicated that the authorities' actions in the applicant's case were not just a delay or error in combating domestic violence, but a reluctance to acknowledge seriousness and the extent of the problem of domestic violence in the Russian Federation and its discriminatory effects on women. For many years, not paying attention to the situation that leads to domestic violence, the authorities of the Russian Federation did not create conditions for real gender equality, which would allow women to live free from fear of ill-treatment or abuse of their physical integrity and enjoy equal protection of the law.
RESOLUTION
The case contained a violation of Article 14 of the Convention in conjunction with Article 3 of the Convention (adopted unanimously).
COMPENSATION
In application of Article 41 of the Convention. The Court awards the applicant EUR 20,000 in respect of non-pecuniary damage.
Source of publication: https://espchhelp.ru/blog/3064-volodina-v-russia .
