О понятии "единообразие судебной практики" (на примере дел о банкротстве)
Автор выделяет пять значений понятия "единообразие судебной практики": 1) применение одинаковых стандартов доказывания; 2) единое толкование законов; 3) применение позиций высших судебных инстанций, носящих правотворческий характер; 4) применение научных концепций, выработанных высшими судебными инстанциями; 5) осознание и одинаковое решение фундаментальных доктринальных проблем. Каждое из значений раскрывается на примере разрешения судами дел о банкротстве. Утверждается, что именно пятое понимание единообразия судебной практики является самым глубоким и правильным.
Ключевые слова: единообразие судебной практики, стандарты доказывания, судебный прецедент, толкование норм права.
The author discusses five different meanings of the concept of "uniformity of court practice": 1) application of same standards of proof; 2) uniform interpretation of laws; 3) application of higher courts' law-making positions; 4) application of doctrinal concepts developed by higher courts; 5) recognition and uniform solution of doctrinal problems by court practice. Each of the meanings is revealed on the example of court resolution of bankruptcy cases. It is argued that the fifth understanding of the uniformity of court practice is the most profound and correct.
Key words: uniformity of court practice, standards of proof, case law, interpretation of the law.
Термин "единообразие судебной практики" используется в отечественном процессуальном законодательстве лишь в одном случае. В Арбитражном процессуальном кодексе РФ и в Гражданском процессуальном кодексе РФ нарушение единообразия называется основанием для отмены судебного акта в порядке надзора (п. 3 ст. 308.8 АПК РФ, п. 3 ст. 391.9 ГПК РФ). Однако не будет преувеличением сказать, что задача обеспечения единообразия судебной практики стоит перед судами всех уровней. Разве не преследует цель обеспечить единообразие судебной практики в своей деятельности Судебная коллегия Верховного Суда РФ (далее - ВС РФ) при проверке законности судебных актов судов кассационной инстанции? Аналогичный вопрос справедлив применительно к арбитражному суду округа, арбитражному апелляционному суду.
Единообразие судебной практики представляется нам продолжением принципа законности. Если закон может толковаться разными судами по-разному, то данный принцип становится иллюзорным. Однако в настоящее время отсутствует общее понимание единообразия судебной практики.
Полагаем, можно привести как минимум пять значений рассматриваемого понятия. Проанализируем каждое из них <1>.
--------------------------------
<1> Для анализа мы избрали преимущественно дела о банкротстве ввиду нашей специализации на этих спорах.
1. Единообразие судебной практики как применение судами одинаковых стандартов доказывания. Строго говоря, выработка судами стандартов доказывания входит в противоречие с правилом об оценке доказательств по внутреннему убеждению судьи (ч. 1 ст. 71 АПК РФ, ч. 1 ст. 67 ГПК РФ). Однако, как убедительно показал С.Л. Будылин, на практике в отсутствие у судов каких-либо ориентиров при оценке доказательств могут сложиться "подпольные" стандарты, подразумевающие: 1) возложение непомерного бремени доказывания на истца; 2) учет при оценке доказательств совершенно неправовых факторов: пола, возраста, национальности, цвета кожи и т.п.; 3) применение правил доказывания, выработанных в англосаксонской системе права. При этом первые две ситуации совершенно недопустимы <2>.
--------------------------------
<2> Будылин С.Л. Внутреннее убеждение или баланс вероятностей? Стандарты доказывания в России и за рубежом // Вестник Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. 2014. N 4. С. 62.
Впервые термин "стандарт доказывания" был применен в определениях ВС РФ, которые были посвящены рассмотрению обособленных споров об установлении требований кредиторов в делах о банкротстве <3>. В указанных определениях сформулирована следующая правовая позиция: при установлении в делах о банкротстве требований кредиторов, не аффилированных с должником, применим стандарт доказывания "ясные и убедительные доказательства", а при установлении требований кредиторов, аффилированных с должником, - стандарт доказывания "за пределами разумных сомнений". И хотя С.Л. Будылин высказал сомнения относительно необходимости установления столь высоких стандартов доказывания по названной категории споров <4>, нельзя отрицать положительное значение того, что практика обратилась к использованию данного понятия.
--------------------------------
<3> Определения Верховного Суда РФ от 4 июня 2018 г. N 305-ЭС18-413; от 7 июня 2018 г. N 305-ЭС16-20992.
<4> Будылин С.Л. Стандарты доказывания в банкротстве // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2018. N 11. С. 156.
В начале 2010-х гг. перед судами остро стояла проблема фиктивных требований кредиторов (более верно говорить о требованиях, основанных на мнимых сделках). В судебной практике был найден способ противодействия заявлению таких требований: был значительно повышен порог достаточности доказательств, подтверждающих притязания кредитора. И хотя в 2018 г. ВС РФ допустил признание обоснованными требований кредиторов, не совершивших предоставления в пользу конкурсной массы (с понижением их требований до пятой очереди) <5>, подход судов, предполагающий тщательное исследование наличия встречного предоставления, остается неизменным.
--------------------------------
<5> Определение Верховного Суда РФ от 26 ноября 2018 г. N 305-ЭС18-11840.
На основании п. 26 Постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ (далее - ВАС РФ) от 22 июня 2012 г. N 35 "О некоторых процессуальных вопросах, связанных с рассмотрением дел о банкротстве" (далее - Постановление N 35) в судебной практике была выработана система стандартов доказывания практически по каждому договорному типу. Так, для обоснования требования по договору поставки кредитор должен не только доказать сам факт передачи товара (как правило, подтверждается товарной накладной), но и указать источник его происхождения (произвел ли кредитор этот товар или приобрел его), как товар хранился до его отгрузки покупателю (имелся ли у продавца товарный склад и необходимый персонал), как он перевозился (товарно-транспортные накладные) и как использовался самим должником <6>. Аналогично для обоснования требования, возникшего из договора займа, кредитору необходимо подтвердить источник получения денежных средств для предоставления займа, а также (желательно) показать, каким образом должник распорядился полученной суммой <7>.
--------------------------------
<6> См., например: Постановления Арбитражного суда Северо-Западного округа от 17 сентября 2020 г. по делу N А56-59293/2016; от 27 августа 2019 г. по делу N А56-33869/2017.
<7> Постановление Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 4 октября 2011 г. N 6616/11.
Считаем, что в данном случае не происходит расширения предмета доказывания: к нему по-прежнему относится лишь факт передачи кредитором должнику неких благ (товаров, денежных средств и т.п.); увеличиваются лишь требования к достаточности доказательств, а она, в свою очередь, определяется судом на основании внутреннего убеждения. Ввиду этого суду необязательно, например, признавать соответствующую сделку (лежащую в основе требования) мнимой (п. 1 ст. 170 ГК РФ), он может указать на неподтвержденность требования достаточными доказательствами.
Таким образом, когда в 2018 г. ВС РФ ввел в практический оборот термин "стандарты доказывания", он лишь констатировал уже сложившееся положение вещей.
2. Единообразие судебной практики как единообразное толкование законов. Поскольку отечественный правопорядок относится к романо-германской правовой системе, то судебный прецедент может пониматься в нашем праве как источник вторичного порядка. Не случайно в отечественной юриспруденции выработано такое понятие, как прецедент толкования <8>.
--------------------------------
<8> Тонков Е.Н. Английский прецедент и российский прецедент толкования // Вестник Московского университета МВД России. 2013. N 10. С. 30.
Подобный подход подкрепляется и общей теорией права. Так, А.В. Поляков различает первичные и вторичные правовые тексты. И если первые непосредственно устанавливают права и обязанности, то вторые направлены на интерпретацию первых <9>. В этой, казалось бы, простой логической конструкции есть немало рисков для участников правоотношений. Если судебное толкование той или иной нормы - это всего лишь разъяснение ее смысла, значит, подобное толкование может иметь обратную силу.
--------------------------------
<9> Поляков А.В. Общая теория права: проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: учеб. СПб.: Изд. дом С.-Петерб. гос. ун-та, 2004. С. 653.
Толкование той или иной нормы может быть далеко не очевидным. Более того, практика применения конкретных норм меняется с течением времени, порой несколько раз <10>. Приведем несколько примеров.
--------------------------------
<10> О проблеме ретроспективности разъяснений законодательства см.: Верещагин А.Н., Карапетов А.Г., Тай Ю.В. Пути совершенствования правотворческой деятельности Высшего Арбитражного Суда РФ // Вестник Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. 2013. N 6.
Обзор судебной практики разрешения споров, связанных с установлением в процедурах банкротства требований контролирующих должника и аффилированных с ним лиц, утвержденный Президиумом ВС РФ 29 января 2020 г. (далее - Обзор), ввел в отечественную правоприменительную практику понятие субординации требований кредиторов. Общая формула такой субординации приведена в п. 3.1 Обзора: суд признает требование подлежащим удовлетворению после так называемых зареестровых кредиторов, но до требований о распределении ликвидационной квоты.
Ранее идея, лежащая в основе института субординации, была отражена в двух Определениях ВС РФ по делу о банкротстве ООО "Нефтегазмаш-Технологии". В них было установлено, что два участника общества-должника, Юрков и Свиридов, финансировали общество путем предоставления займов, а также совершали за него платежи по договорам поручительства. Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ предложила судам при новом рассмотрении дела (судебные акты были отменены) по правилам п. 2 ст. 170 ГК РФ переквалифицировать предоставленное финансирование во взносы в уставный капитал, что повлекло бы вывод о непротивопоставимости соответствующих требований притязаниям независимых кредиторов <11>.
--------------------------------
<11> Определения Верховного Суда РФ от 6 июля 2017 г. N 308-ЭС17-1556(1,2).
Несмотря на неочевидность толкования закона, приведенного сначала в Определениях по делу о банкротстве ООО "Нефтегазмаш-Технологии", а затем и в Обзоре, мы глубоко убеждены, что институт субординации не может рассматриваться как чистое правотворчество ВС РФ - он выработан в результате толкования действующего закона. Как представляется, данный институт - развитие идеи, заложенной в п. 8 ст. 63 ГК РФ: при ликвидации организации сначала удовлетворяются требования внешних кредиторов и лишь затем внутренних. Указанное правило было известно ГК РФ еще с момента принятия его первой части в 1994 г. При этом тогда, насколько нам известно, никто не подвергал сомнению эту идею и не предлагал оценить ее экономическую целесообразность.
Если участник общества-должника финансирует его деятельность через предоставление займов, то он совершает действия по обходу этого универсального правила, применимого и при банкротстве как частном случае ликвидации. Однако действия по обходу закона недопустимы (п. 1 ст. 10 ГК РФ).
Ввиду этого нам близка аргументация, приведенная в Определениях ВС РФ по делу ООО "Нефтегазмаш-Технологии", однако с точки зрения последствий оптимален подход, отраженный в п. 3.1 Обзора: требования, возникшие из внутрикорпоративного финансирования, должны именно понижаться в очередности, а не полностью признаваться необоснованными (коль скоро само финансирование в реальности имело место). Но подобный подход, который кажется нам понятным и очевидным, не очевиден для других участников правового дискурса. Достаточно указать, что еще в 2015 г. ВС РФ в деле о банкротстве ООО "Агентство Норильск Авиа Сервис" высказался против субординации требования о возврате займа, предоставленного должнику его участником, обладающим долей в размере 70% уставного капитала <12>.
--------------------------------
<12> Определение Верховного Суда РФ от 6 августа 2015 г. N 302-ЭС15-3973.
Подводя промежуточный итог, укажем, что субординация требований кредиторов основана на расширительном толковании действующих законов. Однако приведенные примеры показывают, насколько неоднозначно придание подобному толкованию обратной силы.
Следующее дело, к которому мы обратимся, также иллюстрирует сформулированный тезис.
Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ рассматривала вопрос о том, вправе ли арбитражный управляющий при наличии у него статуса индивидуального предпринимателя применять упрощенную систему налогообложения (УСН). В целом в соответствующем определении дан отрицательный ответ на этот вопрос, мотивированный тем, что в силу п. 1 ст. 346.11 Налогового кодекса РФ УСН могут применять лишь индивидуальные предприниматели и организации, а для арбитражных управляющих с 1 января 2011 г. отменено обязательное требование наличия статуса предпринимателя (п. 1 ст. 20.3 Федерального закона от 26 октября 2002 г. N 127-ФЗ "О несостоятельности (банкротстве)", далее - Закон о банкротстве) <13>. Между тем ВС РФ, руководствуясь ч. 1 ст. 54 Конституции РФ, признал, что высказанная им правовая позиция подлежит применению лишь на будущее время. Судебные акты, которыми было признано недействительным решение налогового органа о привлечении к налоговой ответственности арбитражного управляющего, оставлены без изменения <14>.
--------------------------------
<13> Федеральный закон от 30 декабря 2008 г. N 296-ФЗ "О внесении изменений в Федеральный закон "О несостоятельности (банкротстве)".
<14> Определение Верховного Суда РФ от 14 сентября 2015 г. N 301-КГ15-5301.
В этом случае, как представляется, мы также имеем дело с толкованием норм права, а не с судебным правотворчеством в чистом виде. Вывод о неприменении к деятельности арбитражного управляющего УСН полностью основан на нормах действующего законодательства. Даже если арбитражный управляющий и обладает статусом индивидуального предпринимателя, деятельность управляющего он осуществляет не в таком статусе.
Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ вполне могла бы не делать оговорки о применении ее правовой позиции лишь на будущее время. Однако в данном случае суд проявил уважение к разумным ожиданиям налогоплательщиков и учел, что их положение не может быть ухудшено вследствие неопределенности в толковании норм права.
3. Единообразие судебной практики как применение правовых позиций высших судебных инстанций, носящих правотворческий характер. Показательный пример судебного правотворчества в чистом виде - п. 24 Постановления N 35. Причина появления данного пункта - опять-таки борьба с фиктивными требованиями кредиторов.
Раньше распространенной была практика (сейчас она встречается реже), когда для целей обеспечения контроля за процедурой банкротства "дружественный" кредитор в сговоре с должником разыгрывал фиктивный судебный процесс, в рамках которого утверждал о наличии у него права (требования) к должнику и представлял сфальсифицированные доказательства, а должник признавал иск или просто вел себя пассивно. В последующем кредиторы в деле о банкротстве сталкивались с ситуацией, когда им уже было противопоставлено требование, подтвержденное судебным актом, вступившим в законную силу. При этом абз. 2 п. 10 ст. 16 Закона о банкротстве ограничивал их право заявлять возражения против такого требования только теми, которые связаны с пересмотром или исполнением соответствующего судебного акта.
Выходом из данной ситуации стало предоставление арбитражному управляющему и кредиторам банкротящегося должника права на обжалование судебного акта, подтверждающего требование "дружественного" кредитора. На первый взгляд для такого обжалования вполне подходила ст. 42 АПК РФ: согласно ей лицо, которое не было привлечено к участию в деле, вправе обжаловать судебный акт, если он принят о его правах и обязанностях. Но тогда возникала следующая проблема. Как только суд апелляционной, кассационной или надзорной инстанции "пускал" такого возражающего кредитора в процесс, он признавал судебное решение (по делу о взыскании) принятым о правах и обязанностях лица, не привлеченного к участию в деле (п. 4 ч. 4 ст. 270, п. 4 ч. 4 ст. 288 АПК РФ). Это, в свою очередь, приводило к автоматической отмене многих законных и обоснованных судебных актов.
Нередко юридическая конструкция, будучи изначально направленной на защиту добросовестных лиц, впоследствии начинает использоваться лицами недобросовестными. Если бы обжалование кредиторами судебных актов, на которых основаны требования других кредиторов, строилось с учетом положений ст. 42 АПК РФ, то нечистоплотные кредиторы пользовались бы этим подходом, чтобы затруднить "настоящим" кредиторам реализацию притязаний к должнику.
В ответ на подобные риски Президиум ВАС РФ разъяснил, что обжалование судебных актов по п. 24 Постановления N 35 представляет собой обжалование sui generis <15>, т.е. указанный пункт предусматривает самостоятельное регулирование и не направлен на толкование ст. 42 АПК РФ. Судебный акт, на котором основано требование кредитора, касается прав и обязанностей других кредиторов косвенно, тогда как при применении ст. 42 АПК РФ права и обязанности лица, не участвующего в деле, должны быть затронуты непосредственно. Этим и обусловлена необходимость в самостоятельном порядке обжалования.
--------------------------------
<15> Постановление Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ от 22 апреля 2014 г. N 12278/13.
При обжаловании по п. 24 Постановления N 35 суд вправе оставить судебный акт без изменения, если придет к выводу о его законности и обоснованности. Более того, в дальнейшем ВС РФ, развивая эту идею, предусмотрел еще более дифференцированное регулирование: если возражающий кредитор ссылается на незаконность судебного акта per se, то ему надлежит обжаловать такой судебный акт, а если он указывает на необоснованность судебного акта и намерен представить новые доказательства, то ему следует избрать процедуру пересмотра судебного акта по вновь открывшимся обстоятельствам <16>.
--------------------------------
<16> Определение Верховного Суда РФ от 24 декабря 2015 г. N 304-ЭС15-12643.
Таким образом, п. 24 Постановления N 35 - пример судебного правотворчества в чистом виде.
Примечательно, что когда проект Постановления N 35 только обсуждался, в нем предлагалось дать другие разъяснения (п. 23), согласно которым должник и представитель участника должника были ограничены в праве заявлять возражения против требования, подтвержденного судебным актом, однако права кредиторов на возражения ограничены не были <17>. При таком подходе речь шла бы лишь о толковании закона (ограничительном толковании абз. 2 п. 10 ст. 16 Закона о банкротстве), а не о судебном правотворчестве.
--------------------------------
<17> Подробнее см.: Мифтахутдинов Р.Т. Ограниченная относительность судебного акта при банкротстве: как добросовестным кредиторам защититься от необоснованного требования, подтвержденного судебным актом // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2018. N 4.
Пленум ВАС РФ в поздний период своего функционирования специально указывал на применение некоторых своих разъяснений лишь к будущим отношениям. Характерный пример - абз. 2 п. 18 Постановления Пленума ВАС РФ от 25 декабря 2013 г. N 97 "О некоторых вопросах, связанных с вознаграждением арбитражного управляющего при банкротстве", согласно которому п. 13.2 этого Постановления подлежал применению лишь к тем процедурам банкротства, в которых конкурсное производство введено после официального опубликования постановления. Как представляется, такой подход является максимально честным, транспарентным и заслуживает поддержки.
4. Единообразие судебной практики как применение научных концепций, выработанных высшими судебными инстанциями. Случается так, что суды высших инстанций не разъясняют действующее законодательство и не осуществляют правотворческую функцию, а провозглашают некие доктрины, концепции. Наиболее известный пример - применение Президиумом ВАС РФ доктрины "прокалывания корпоративной вуали" (могут быть иные вариации ее названия).
По обстоятельствам конкретного дела, рассмотренного ВАС РФ, ООО "Олимпия" обратилось в арбитражный суд с иском к АО "Парекс банк" и АО "Цитаделе банк" о расторжении договора банковского вклада, заключенного В. Каргиным и АО "Парекс банк", а также о взыскании с ответчиков в солидарном порядке денежных средств, переданных в депозит. В обоснование иска ООО "Олимпия" указало на недобросовестность ответчиков, проявленную при реорганизации АО "Парекс банк": этому обществу досталась задолженность и неликвидные активы, а ценное имущество, напротив, передано обществу "Цитаделе банк".
Суды первой и апелляционной инстанций сделали вывод, что спор не относится к международной подсудности российских арбитражных судов, однако суд округа с ними не согласился и направил дело на новое рассмотрение. Президиум ВАС РФ разделил позицию, занятую судами первой и апелляционной инстанций. Он подчеркнул, что, хотя заявитель по делу вступил в правоотношения формально с представительствами не самих банков, а их аффилированных лиц: общества "Цитаделе Ассет Менеджмент" и общества "Парекс Ассет Менеджмент", на самом деле соответствующие банки создали схему обхода законодательства РФ о банковском контроле и потому следует признать, что истец вступил в отношения с самими кредитными организациями (доктрина "срывания корпоративной вуали").
Однако в итоге в обсуждаемом постановлении признано, что ввиду отсутствия тесной связи правоотношений с территорией Российской Федерации отечественные арбитражные суды не обладают компетенцией по рассмотрению спора.
Доктрина "прокалывания корпоративной вуали" применяется судами не так часто. Например, Тринадцатый арбитражный апелляционный суд в одном из рассмотренных дел согласился с позицией конкурсного управляющего, утверждавшего, что лицо, оспаривающее торги, аффилировано с лицами, контролирующими должника <18>.
--------------------------------
<18> Постановление Тринадцатого арбитражного апелляционного суда от 21 ноября 2019 г. по делу N А56-4456/2017.
Наиболее известный пример использования указанной доктрины - дело о банкротстве ООО "Дальняя степь", в рамках которого суды признали должника подконтрольным банку "HSBC" и компании "HSBC Management (Guernsey) Limited". При этом Арбитражный суд Северо-Кавказского округа прямо сослался на доктрину "прокалывания корпоративной вуали", а Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ, хотя и без ее прямого упоминания, признала верными выводы суда округа <19>.
--------------------------------
<19> Определение Верховного Суда РФ от 6 августа 2018 г. N 308-ЭС17-6757; Постановление Арбитражного суда Северо-Кавказского округа от 24 ноября 2017 г. по делу N А22-941/2006.
В этом контексте уместно вспомнить точку зрения Л.В. Головко о том, что в "настоящем" прецедентном праве отыскание нужного прецедента схоже с научной деятельностью, осуществляемой судами <20>.
--------------------------------
<20> Головко Л.В. Судебный прецедент как ненормативный способ легитимации судебных решений // Вестник гражданского права. 2010. Т. 10. N 6. С. 6.
5. Единообразие судебной практики как осознание и одинаковое решение фундаментальных доктринальных проблем. Приведем пример различного решения судами одной и той же доктринальной проблемы.
В предыдущих публикациях мы не раз обращались к проблеме определения природы судебного решения в соотношении с материальным правоотношением, на установление которого оно направлено <21>. Для решения данной проблемы существуют теория декларации и теория приказа. В рамках первой утверждается, что судебное решение ничего не привносит в спорное материальное правоотношение, а только констатирует его состояние в заданный момент времени. В таком случае принудительная сила судебного акта проистекает из принудительной силы закона, а суд лишь делает вывод о том, какой закон подлежит применению. В рамках второй, напротив, доказывается, что с момента, когда материальное правоотношение становится предметом судебного установления, оно перестает быть тождественным самому себе. Правоотношение становится комплексным - материально-процессуальным <22>.
--------------------------------
<21> См., например: Шевченко И.М. К вопросу о правовой природе судебного зачета // Арбитражный и гражданский процесс. 2021. N 3. С. 35 - 39. DOI: 10.18572/1812-383X-2021-3-35-39.
<22> Володарский Д.Б. К вопросу о воздействии судебного акта на осуществленное через суд материально-правовое притязание // Вестник Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. 2012. N 12. С. 10 - 20; Зейдер Н.Б. Судебное решение по гражданскому делу. М.: Юрид. лит., 1966. С. 20 - 21.
Главное практическое последствие применения одной или другой теории - ответ на вопрос о том, вправе ли стороны после инициирования спора в суде что-либо сделать со спорным правоотношением во внесудебном порядке, например произвести зачет, заключить соглашение о новации, прекратить обязательства предоставлением отступного и т.п. Если придерживаться теории декларации, то на этот вопрос следует ответить положительно, а если теории приказа - отрицательно.
В последние несколько лет в судебной практике чаще применялась теория декларации. Наиболее яркий пример - пп. 19 и 20 Постановления Пленума ВС РФ от 11 июня 2020 г. N 6 "О некоторых вопросах применения положений Гражданского кодекса Российской Федерации о прекращении обязательств" (далее - Постановление N 6). Пленум ВС РФ допустил совершение зачета в отношении долга, который является предметом рассмотрения в суде, а также в отношении требования, которое уже подтверждено судебным решением, на стадии исполнительного производства. Предъявление встречного иска для этого не требуется. Однако ранее в п. 1 Обзора практики разрешения споров, связанных с прекращением обязательств зачетом встречных однородных требований, направленного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 29 декабря 2001 г. N 65, был закреплен противоположный подход: зачет в процессе может быть осуществлен только путем предъявления встречного иска. Поскольку Постановление N 6 принято позднее и в "иерархии" разъяснений стоит выше, чем информационное письмо Президиума ВАС РФ, то вполне можно утверждать, что судебная практика в этом вопросе перешла от теории приказа к теории декларации.
Но что происходит в других ситуациях? Например, в п. 7 Обзора практики применения арбитражными судами ст. 414 ГК РФ, направленного информационным письмом Президиума ВАС РФ от 21 декабря 2005 г. N 103, указано, что на стадии исполнительного производства новация может быть совершена лишь в форме мирового соглашения. Это уже в чистом виде теория приказа. Примечательно, что ВС РФ не пересмотрел приведенный подход в Постановлении N 6, содержащем разъяснения, посвященные новации.
Приведем еще один пример. В п. 33 Постановления Пленума ВС РФ от 21 декабря 2017 г. N 54 "О некоторых вопросах применения положений главы 24 Гражданского кодекса Российской Федерации о перемене лиц в обязательстве на основании сделки" приводится правовая позиция, согласно которой в случае, если в ходе рассмотрения спора право (требование) истца уступлено другому лицу, суд производит процессуальное правопреемство лишь с согласия цедента и цессионария. Если цедент не согласен на его замену, то цессионарий вправе вступить в дело в качестве третьего лица с самостоятельными требованиями.
Здесь мы сталкиваемся с теорией приказа, поскольку п. 33 упомянутого Постановления указывает на недостаточность для процессуального правопреемства наличия договора уступки права (требования) - необходимо также, чтобы цедент и цессионарий подтвердили свои намерения перед судом, т.е. совершили некую процессуальную распорядительную сделку (термин использован условно). И снова прослеживается идея: для распоряжения материальным правом, являющимся предметом спора, недостаточно совершить сделку, нужно еще произвести процессуальное действие.
Каким стало бы это разъяснение ВС РФ, будь оно основано на теории декларации? В таком случае для производства процессуального правопреемства было бы достаточно подтверждения правопреемства в материальном праве. Рассматривая соответствующий вопрос, суд проверял бы, действительно ли соглашение об уступке, можно ли признать его заключенным, наступили ли условия для перехода права и т.п. Пункт 1 ст. 384 ГК РФ, в силу которого права переходят в объеме, существовавшем на момент уступки, следует понимать так, что и начатый процесс "переходит" вместе с уступаемым материальным правом.
Безусловно, при таком подходе нельзя исключить ситуацию, когда предполагаемый цедент при рассмотрении ходатайства о процессуальном правопреемстве заявил бы, что он не заключал соглашения об уступке, а оно было сфальсифицировано цессионарием. Но тогда суд отказал бы в процессуальном правопреемстве не ввиду отсутствия процессуальной распорядительной сделки, а вследствие дефекта материально-правового основания для совершения правопреемства.
Итак, с нашей точки зрения, именно пятое понимание единообразия судебной практики наиболее глубокое и правильное. Мы солидарны с дореволюционным процессуалистом М.И. Малининым, который указывал, что у единства судебной практики должны быть прочные научные основы <23>. Вместе с тем мы полностью отдаем себе отчет в том, что пока в судебной практике не ставится задача по решению доктринальных проблем.
--------------------------------
<23> Малинин М.И. Труды по гражданскому процессу: убеждение судьи в гражданском процессе, судебное признание в гражданских делах, комментарий к ст. 366 Устава гражданского судопроизводства, теория гражданского процесса. М.: Статут; Адвокатское бюро Бартолиус, 2014. Вып. 1 - 2. С. 412.
Однако первым шагом к обозначенному пониманию единообразия судебной практики стало бы выделение судами научных проблем при разрешении практических ситуаций. Например, ВС РФ при рассмотрении конкретных дел мог бы, мотивируя свои выводы, указывать, что в определенном деле имеется доктринальная проблема, которая может быть решена по-разному применительно к различным ситуациям, исходя из представлений суда о справедливости и обстоятельств каждого дела.
Возможно, не все научные проблемы стоит решать в судебно-властном порядке (это касается и вопроса о природе судебного решения), но уже само их осознание, "проговаривание" позволит обеспечивать единство судебной практики на совершенно ином уровне.
Следует остановиться на возможных ошибках, возникающих при попытках обеспечить единообразие судебной практики. Наиболее распространенная из них - применение правовых позиций высших судов в отрыве от норм закона, на разъяснение которых они были направлены.
Выше мы указывали на необходимость "честного" признания правотворческой роли судов там, где она фактически осуществляется. Но все же нельзя отрицать, что в большинстве случаев позиции судов направлены на толкование действующего закона, а не создание новых норм права. Проиллюстрируем свой тезис на следующем примере.
В рамках дела о банкротстве общества "Мостелефонстрой" его конкурсный управляющий обратился в арбитражный суд с заявлением о признании недействительными двух договоров купли-продажи ценных бумаг от 2 июля 2010 г., заключенных с двумя физическими лицами. Суды первой и апелляционной инстанций отказали в удовлетворении заявления управляющего, однако суд округа с ними не согласился и направил дело на новое рассмотрение. Тем не менее Судебная коллегия по экономическим спорам ВС РФ признала правильной позицию судов первой и апелляционной инстанций.
Один из вопросов, к которым обратились суды, был вопрос о пропуске заявителем срока исковой давности, притом что в обоснование заявления управляющий указал на совокупное применение ст. 10 и 168 ГК РФ. ВС РФ обратил внимание на то, что указание в п. 10 Постановления Пленума ВАС РФ от 30 апреля 2009 г. N 32 "О некоторых вопросах, связанных с оспариванием сделок по основаниям, предусмотренным Федеральным законом "О несостоятельности (банкротстве)" на применение при оспаривании сделок на основании ст. 10 и 168 ГК РФ трехлетнего срока исковой давности с исчислением его с даты, когда о сделке узнало оспаривающее лицо, не может быть использовано в отрыве от норм законодательства, на толкование которых оно направлено.
В редакции ст. 181 ГК РФ, действовавшей до 1 сентября 2013 г., было предусмотрено, что срок исковой давности для подачи иска о применении последствий недействительности ничтожной сделки составлял три года и исчислялся с даты начала исполнения сделки. Специальных положений об исчислении срока при оспаривании сделки третьим лицом закон не предусматривал. Норма о том, что для третьих лиц срок исковой давности исчисляется с даты, когда они узнали о совершении сделки, появилась в п. 1 ст. 181 ГК РФ лишь 1 сентября 2013 г., со вступлением в силу Федерального закона от 7 мая 2013 г. N 100-ФЗ "О внесении изменений в подразделы 4 и 5 раздела I части первой и статью 1153 части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации" (далее - Закон N 100-ФЗ). В п. 9 ст. 3 Закона N 100-ФЗ содержалось положение о том, что установленные новой редакцией соответствующих норм сроки исковой давности подлежат применению лишь при условии, что они не истекли к 1 сентября 2013 г.
Так случилось и в рассматриваемом деле. Поскольку договоры, оспоренные управляющим, были заключены 2 июля 2010 г. и исполнены в тот же день, срок исковой давности, исчисленный с даты их исполнения, истек 2 июля 2013 г., т.е. до вступления в силу Закона N 100-ФЗ. Пункт 10 Постановления Пленума ВАС РФ от 30 апреля 2009 г. N 32 не мог быть применен изолированно от п. 1 ст. 181 ГК РФ в его новой редакции. Предыдущая редакция Закона не позволяла исчислять срок исковой давности специально для третьих лиц (к которым в данном случае относится лицо, оспаривающее сделку).
Тем самым применение данных Пленумом ВАС РФ разъяснений в отрыве от норм закона привело к судебной ошибке.
Итак, выше мы продемонстрировали пять значений понятия "единообразие судебной практики": 1) применение одинаковых стандартов доказывания; 2) единое толкование законов; 3) применение позиций высших судебных инстанций, носящих правотворческий характер; 4) применение научных концепций, выработанных высшими судебными инстанциями; 5) осознание и одинаковое решение фундаментальных доктринальных проблем. Всякий раз, когда мы говорим о единообразии судебной практики, мы должны понимать, о каком ее значении идет речь.
Единообразие не должно трактоваться как простое "списывание" удачных фраз и оборотов, сформулированных судами вышестоящих инстанций. Единообразие ценно лишь тогда, когда оно носит осознанный характер. Также не следует цепляться за единообразие практики, если она первоначально пошла по пути неверного толкования закона.
Список литературы
Будылин С.Л. Внутреннее убеждение или баланс вероятностей? Стандарты доказывания в России и за рубежом // Вестник Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. 2014. N 4. С. 34 - 67.
Будылин С.Л. Стандарты доказывания в банкротстве // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2018. N 11. С. 130 - 157.
Верещагин А.Н., Карапетов А.Г., Тай Ю.В. Пути совершенствования правотворческой деятельности Высшего Арбитражного Суда РФ // Вестник Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. 2013. N 6. С. 4 - 81.
Володарский Д.Б. К вопросу о воздействии судебного акта на осуществленное через суд материально-правовое притязание // Вестник Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации. 2012. N 12. С. 6 - 22.
Головко Л.В. Судебный прецедент как ненормативный способ легитимации судебных решений // Вестник гражданского права. 2010. Т. 10. N 6. С. 6 - 34.
Зейдер Н.Б. Судебное решение по гражданскому делу. М.: Юрид. лит., 1966. 190 с.
Малинин М.И. Труды по гражданскому процессу: убеждение судьи в гражданском процессе, судебное признание в гражданских делах, комментарий к ст. 366 Устава гражданского судопроизводства, теория гражданского процесса. М.: Статут; Адвокатское бюро Бартолиус, 2014. Вып. 1 - 2. 637 с.
Мифтахутдинов Р.Т. Ограниченная относительность судебного акта при банкротстве: как добросовестным кредиторам защититься от необоснованного требования, подтвержденного судебным актом // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2018. N 4. С. 105 - 123.
Поляков А.В. Общая теория права: проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода: учеб. СПб.: Изд. дом С.-Петерб. гос. ун-та, 2004. 863 с.
Тонков Е.Н. Английский прецедент и российский прецедент толкования // Вестник Московского университета МВД России. 2013. N 10. С. 27 - 32.
Шевченко И.М. К вопросу о правовой природе судебного зачета // Арбитражный и гражданский процесс. 2021. N 3. С. 35 - 39. DOI: 10.18572/1812-383X-2021-3-35-39.
References
Budylin S.L. (2014) Vnutrennee ubezhdenie ili balans veroyatnostei? Standarty dokazyvaniya v Rossii i za rubezhom [Inner conviction or balance of probabilities? Standards of proof in Russia and abroad]. In Vestnik Vysshego Arbitrazhnogo Suda Rossiiskoi Federatsii, no. 4, pp. 34 - 66.
Budylin S.L. (2018) Standarty dokazyvaniya v bankrotstve [Standards of proof in bankruptcy]. In Vestnik ekonomicheskogo pravosudiya Rossiiskoi Federatsii, no. 11, pp. 130 - 157.
Golovko L.V. (2010) Sudebnyi pretsedent kak nenormativnyi sposob legitimatsii sudebnykh reshenii [Judicial precedent as a non-normative way of legitimizing judicial decisions]. In Vestnik grazhdanskogo prava, vol. 10, no. 6, pp. 6 - 34.
Malinin M.I. (2014) Trudy po grazhdanskomu protsessu: ubezhdenie sud'i v grazhdanskom protsesse, sudebnoe priznanie v grazhdanskikh delakh, kommentarii k st. 366 Ustava grazhdanskogo sudoproizvodstva, teoriya grazhdanskogo protsessa [Works on civil procedure: the conviction of a judge in civil proceedings, judicial recognition in civil cases, commentary to Article 366 of the Charter of Civil Proceedings, theory of civil procedure]. Moscow, Statut, Advokatskoe byuro Bartolius, is. 1 - 2, 637 p.
Miftakhutdinov R.T. (2018) Ogranichennaya otnositel'nost' sudebnogo akta pri bankrotstve: kak dobrosovestnym kreditoram zashchitit'sya ot neobosnovannogo trebovaniya, podtverzhdennogo sudebnym aktom [Limited relativity of court decisions in bankruptcy: how can bona fide creditors protect themselves against an unjustified claim approved by a court decision]. In Vestnik ekonomicheskogo pravosudiya Rossiiskoi Federatsii, no. 4, pp. 105 - 123.
Polyakov A.V. (2004) Obshchaya teoriya prava: problemy interpretatsii v kontekste kommunikativnogo podkhoda [General theory of law: problems of interpretation in the context of a communicative approach]. St. Petersburg, Izdatel'skii dom Sankt-Peterburgskogo gosudarstvennogo instituta, 863 p.
Reshetnikova I.V. (1997) Dokazatel'stvennoe pravo Anglii i SShA [Evidentiary law of England and the USA]. Yekaterinburg, Izdatel'skii dom Ural'skoi gosudarstvennoi yuridicheskoi akademii, 237 p.
Shevchenko I.M. (2021) K voprosu o pravovoi prirode sudebnogo zacheta [On the legal nature of a set-off]. In Arbitrazhnyi i grazhdanskii protsess, no. 3, pp. 35 - 39, DOI: 10.18572/1812-383X-2021-3-35-39.
Tonkov E.N. (2013) Angliiskii pretsedent i rossiiskii pretsedent tolkovaniya [English precedent and Russian precedent of interpretation: ratio of phenomena]. In Vestnik Moskovskogo universiteta MVD Rossii, no. 10, pp. 27 - 32.
Vereshchagin A.N., Karapetov A.G., Tai Yu.V. (2013) Puti sovershenstvovaniya pravotvorcheskoi deyatel'nosti Vysshego Arbitrazhnogo Suda RF [Ways to improve the law-making activity of the Supreme Arbitration Court of the Russian Federation]. In Vestnik Vysshego Arbitrazhnogo Suda Rossiiskoi Federatsii, no. 6, pp. 4 - 81.
Volodarskii D.B. (2012) K voprosu o vozdeistvii sudebnogo akta na osushchestvlennoe cherez sud material'no-pravovoe prityazanie [On the issue of the impact of a judicial act on a substantive claim made through a court]. In Vestnik Vysshego Arbitrazhnogo Suda Rossiiskoi Federatsii, no. 12, pp. 6 - 22.
Zeider N.B. (1966) Sudebnoe reshenie po grazhdanskomu delu [Judgment in a civil case]. Moscow, Yuridicheskaya literatura, 190 p.
