Состояние здоровья как юридический факт в семейно-правовой сфере
Рассматриваются классические и современные варианты учета состояния здоровья субъектов семейного права и их значение в качестве юридических фактов для возникновения, изменения или прекращения семейных правоотношений - в институтах брака, родительства, правоотношений собственности в браке, алиментных обязательств, брачного договора.
Ключевые слова: состояние здоровья, значение для семейных правоотношений, дееспособность, смена пола, суррогатное материнство.
Classical and modern variants of taking into account the state of health of subjects of family law and their significance as legal facts for the emergence, change or termination of family legal relations are considered - in the institutions of marriage, property relations in marriage, alimony obligations, a marriage contract.
Key words: health status, significance for family legal relations, legal capacity, gender reassignment, surrogacy.
Характеристика состояния здоровья человека в контексте обладания субъективными семейными правами и их реализации, с одной стороны, относится к числу весьма значимых, однако, с другой стороны, в ряде случаев либо недооценена как юридический факт, либо вовсе выведена за скобки означенного функционала - обоснованно и необоснованно. К классическим образцам влияния означенной характеристики в институте брака относятся: недееспособность - в качестве основания для запрета супружества и/или признания его недействительным (ст. 12, 14 Семейного кодекса РФ (далее - СК РФ)); сокрытие супругом перед заключением брака ряда заболеваний - как юридический факт с аналогичными последствиями (ст. 15 СК РФ); "серебряный" возраст одного из супругов - как предположение о фиктивности брачного союза (ст. 27 СК РФ); беременность жены - в специфическом значении для запрета мужу инициировать развод (ст. 17 СК РФ); недееспособность одного из супругов - как предпосылка расторжения семейного союза в административном порядке (ст. 20 СК РФ). В доктрине также критикуется диспозитивный характер правила о взаимном ознакомлении лиц, вступающих в брак, о состоянии своего здоровья <1>, однако законодатель не решается преобразовать его в императив. Одной из возможных причин такой воздержанности является опасение, что это может неблагоприятно повлиять на статистику брачности. К "неоклассическим" образцам относится смена пола. При этом данное обстоятельство имеет два значения. Первое - сокрытие факта. Его последствия в рамках действующего семейного закона - не вполне очевидны, хотя и могут прочитываться как результат заблуждения в субъекте на основе субсидиарного применения нормы п. 4 ч. 2 ст. 178 Гражданского кодекса РФ (далее - ГК РФ), что с уверенностью к случаю позволяет соотнести норму с положением ст. 4 СК РФ о возможности применения к отношениям с семейным элементом гражданского законодательства. Разумеется, коль скоро данная "нормативистика" относится к ситуационной, решение о признании такого семейного союза недействительным должно осуществляться в рамках судейского усмотрения. При этом будут учитываться и формализованный критерий нормы п. 4 ч. 2 ст. 178 ГК РФ (добросовестно заблуждавшийся супруг не заключил бы союза, будучи уведомленным о данной характеристике второй его "половины"), и субъективное восприятие ситуации судом, усиленное традиционным воспитанием и взглядами на семью, религиозностью и т.п. Второе - смена пола в браке. С одной стороны, законодательная новелла о существенном ограничении подобной акции, а по сути - о ее запрете вроде бы ослабляет актуальность проблемы или даже нивелирует ее, однако, с другой стороны, закону обратная сила не придана <2>, поэтому на подобные отношения, возникшие до его изменения, автоматизм нормы ст. 16 СК РФ не распространяется - реагировать вправе второй супруг. Полагаем, что инициатором может быть и прокурор, поскольку после принятия конституционной поправки п. "ж" ч. 1 ст. 72 сохранение подобного союза противоречит конституционным основам.
--------------------------------
<1> Современное биомедицинское право: учебник / отв. ред. Г.Б. Романовский. М.: Проспект, 2023. С. 99 - 128.
<2> Федеральный закон от 24 июля 2023 г. N 386-ФЗ "О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации".
Классику медицинских аспектов институтов родительства или иного попечения над детьми составляют правила о доказательственном значении различных медицинских экспертиз по делам об установлении/оспаривании отцовства (крайне редко - материнства), а также юридическом значении психического или иного заболевания отца/матери/опекуна/усыновителя, оказывающего существенное влияние на процесс воспитания ребенка. Так, психически нездоровые мать/отец (тем более - лишенные в связи с этим дееспособности) могут быть ограничены в родительских правах (ст. 73 СК РФ), а хронические алкоголики/наркоманы - лишены родительских прав <3> (ст. 69 СК РФ); кандидаты в опекуны/усыновители не смогут приобрести просимого семейно-правового статуса, характеристика их состояния здоровья в целом имеет важное значение для положительного решения вопроса; ухудшение же их здоровья формирует основание для прекращения опеки/усыновления как по их инициативе, так и по инициативе органов опеки и попечительства (ст. 141, 148.1 СК РФ). В этом же классическом ряду находится и обязанность законных воспитателей всех типов заботиться о здоровье ребенка (ч. 1 ст. 63 СК РФ). В то же время, например, факт психического нездоровья родителя не всегда является правопрекращающим. Так, по одному из дел суд, несмотря на душевное заболевание матери (страдала параноидной шизофренией), удовлетворил ее иск о реализации права на общение с сыном 6 лет, проживавшим с отцом, приняв во внимание положительное заключение судебно-психиатрической экспертизы (мать находится в состоянии стабильной ремиссии, добросовестно посещает врача-психиатра; ребенок привязан к ней, отказ в общении может вызвать у него психосоматические расстройства и т.д.) <4>. Из современных аспектов проблематики материнства и отцовства следует выделить три. Первый: учет позиции мужчины в вопросе сохранения беременности жены или партнерши по иному союзу. Полагаем, что на регулятивном уровне взаимность, как правило, наличествует. Однако в обратном случае прибегать к охране соответствующих интересов мужчины нельзя - право женщины распоряжаться своим телом, своим здоровьем (как в рамках решения о сохранении беременности, так и в случае принятия решения об аборте) составляет доминанту. Между тем в доктрине высказываются и другие точки зрения. Например, предлагается закрепить в законе правило о нераспространении на мужчину статуса отца ребенка, рожденного вне брака, если отцовство было установлено в судебном порядке, т.е. принудительно (в том числе исключив алиментные обязательства) <5>. В проявление подобного образца "маскулинной ментальности" явно не закладывается идея об ответственности обоих партнеров (а не только женщины) за результат своих отношений <6>. Второй: реакция законодателя и/или правоприменителя на однополое родительство, возникшее вследствие смены пола. До настоящего времени универсального подхода не выработано. Так, по одному из дел было вынесено решение о лишении "мамы-2" ("экс-отца") родительских прав в отношении сына 12 лет, поскольку своим поведением "она" отрицательно влияла на его психическое самочувствие <7>, а по другому делу был удовлетворен иск трансгендерного родителя о порядке общения с ребенком, так как экспертиза не усмотрела обстоятельств негативного характера в их взаимоотношениях. Третий случай, напротив, продемонстрировал неблагоприятное развитие событий для будущего трансгендера: отец, находившийся в стадии преобразования в гендерную женщину, настаивал на определении места проживания 6-летнего сына с ним; в качестве одного из юридических оснований истец, уже "ощущавший себя женщиной", ссылался на сформированную судебной практикой правоприменительную презумпцию преимущественного права матери на оставление у нее ребенка после расторжения брака. Эксперты не рекомендовали передачу ребенка истцу, воспринимавшему свою будущую трансгендерность как "сверхценность" и склонному навязывать свои взгляды ребенку, что могло спровоцировать у него внутриличностный конфликт <8>. Несмотря на очевидную сложность вопроса, все же полагаем, что законодателю либо высшей судебной инстанции необходимо определиться, ибо допущение однополого родительства явно не соответствует традиционным семейным ценностям, которые составляют одну из конституционных основ российского общества. При этом неизбежно придется взвесить на "весах разума" ценность поддержки традиционной семьи и ценность обеспечения действительных интересов ребенка.
--------------------------------
<3> При этом включение хронического алкоголизма/наркомании в качестве такового основания далеко не безупречно, так как лишение родительских прав является мерой семейно-правовой ответственности.
<4> Подробнее см.: Тарусина Н.Н. Несколько тезисов о родительстве, осложненном особыми обстоятельствами // Семейное и жилищное право. 2023. N 6. С. 9 - 12.
<5> См.: Иванов А.А. Переосмысливая отношения между родителями и детьми // Закон. 2023. N 2. С. 110 - 119.
<6> См.: Тарусина Н.Н. Одинокое материнство как социально-правовое явление // Журнал российского права. 2022. Т. 26. N 7. С. 71 - 73.
<7> Тарусина Н.Н. Несколько тезисов о родительстве... С. 10 - 11.
<8> Щукина Е.Я., Харитонова Н.К., Русаковская О.А., Бодрова О.К., Кулаков С.С. Экспертная оценка влияния на развитие ребенка проживания с трансгендерным родителем // Практика судебно-психиатрической экспертизы: сборник. Т. 53 / науч. ред. Г.А. Фастовцов. М., 2015. С. 55 - 65.
Другой аспект связан с правовым регулированием отношений в сфере применения вспомогательных репродуктивных технологий: 1) социальное отцовство мужа, давшего согласие на искусственное оплодотворение жены с помощью генетического материала донора (п. 1 ч. 4 ст. 51 СК РФ), или мужа суррогатной матери (чье согласие было испрошено), отказавшейся передать ребенка генетическим родителям; 2) возможная коллизия (прямо заложенная в норме ч. 5 ст. 51 СК РФ) суррогатного материнства и генетического родительства; 3) практика незаконного преодоления запрета на участие одинокого мужчины в программе суррогатного материнства. Как известно, в наиболее напряженном дискуссионном поле находятся две последние позиции. Первая из них касается проблемы соотношения конструкции согласия суррогатной матери на запись заказчиков в качестве родителей ребенка, общего правила о родительстве, основанном на происхождении, и цели суррогатного материнства. Как известно, норма ч. 4 ст. 51 СК РФ, по сути, предполагает приоритет родительства суррогатной матери (кроме установленных судом случаев явного злоупотребления ею своим правом), однако правовые позиции высших судов с данным императивом не коррелируют. Так, в 2012 г. Конституционный Суд РФ признал норму конституционной - как основанной на одном из двух вариантов регуляторики данных отношений, в 2017 г. Пленум Верховного Суда РФ допустил широкий спектр оснований оспаривания отказа суррогатной матери, чем "изобрел" новую норму - в противовес императиву, в 2018 г. Конституционный Суд РФ счел возможным апеллировать к правовой позиции Верховного Суда РФ <9> (войдя, в определенном смысле, в коллизию с самим собой) - вместо того, чтобы рекомендовать, наконец, законодателю установить справедливую норму, учитывающую значимые интересы всех участников программы, т.е. предполагающую судейское усмотрение - как это предусмотрено для большинства семейно-правовых конфликтов <10>.
--------------------------------
<9> Определение Конституционного Суда РФ от 15 мая 2012 г. N 880-О "Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы граждан Ч.П. и Ч.Ю. на нарушение их конституционных прав положениями пункта 4 статьи 51 Семейного кодекса Российской Федерации и пункта 5 ст. 16 Федерального закона "Об актах гражданского состояния"; Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 16 мая 2017 г. N 16 "О применении судами законодательства при рассмотрении дел, связанных с установлением происхождения детей"; Определение Конституционного Суда РФ от 27 сентября 2018 г. N 2318-О "Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гр. С.Д. и С.Т. на нарушение конституционных прав пунктом 4 ст. 51 Семейного кодекса Российской Федерации, пунктом 5 статьи 16 Федерального закона "Об актах гражданского состояния", частью 9 статьи 55 Федерального закона "Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации".
<10> См.: Тарусина Н.Н. О правотворческом и коллизионном смысле правовых позиций высших судов (на примере семейных дел) // Вестник гражданского процесса. 2023. Т. 13. N 2. С. 95 - 109.
Относительно одинокого мужчины как участника программы суррогатного материнства следует особо выделить несколько судебных прецедентов: 1) решение Бабушкинского районного суда г. Москвы от 4 августа 2010 г. по гражданскому делу N 3-2745/10 <11>; 2) решение Смольнинского районного суда г. Санкт-Петербурга от 4 марта 2011 г. по гражданскому делу N 2-1601/011 <12>; 3) Постановление Конституционного Суда РФ от 29 июня 2021 г. N 30-П по делу "О проверке конституционности статьи 3 Федерального закона "О дополнительных мерах государственной поддержки семей, имеющих детей" в связи с запросом Конаковского городского суда Тверской области". В первом случае судья сослался на отсутствие в законодательстве прямого запрета (видимо, закрытый перечень субъектов, по его мнению, к таковому не относится), во втором - суд опирался в своих выводах на положения принципа гендерного равенства (хотя в российском законодательстве он отнюдь на абсолютизирован и содержит массу исключений, в том числе в пользу женщины). При этом судами не придавалось никакого значения вопросу о состоянии репродуктивного здоровья мужчины - в то время как подобная характеристика имеет ключевой смысл, ибо целью обсуждаемой программы является преодоление бесплодия (а не игры вокруг желания "заполучить" ребенка без регистрации брака). Однако позиции судов можно если не оправдать, то понять: коль скоро факт нарушения закона состоялся, обречение ребенка на искусственное сиротство не отвечает его интересам. В связи с этим полагаем, что акцент следует делать на превенцию подобных ситуаций, - например, предусмотреть лишение медицинской организации лицензии, наложение весьма крупного штрафа. Третий прецедент впрямую данную проблему не затронул: Постановлением Конституционного Суда РФ было узаконено право, на определенных условиях (создание полной семьи), "суррогатного отца" на получение семейного капитала, однако из контекста следовало осознание судом неблагополучия в части соблюдения требований к составу участников программы, что, впрочем, не подлежало прямой оценке как вопроса, выходящего за пределы предмета рассмотрения дела по существу. Несмотря на понимание незаконного характера сложившейся практики, суд не выступил и с соответствующей законодательной инициативой (как отмечается в доктрине, Конституционный Суд РФ во избежание конфликта с самим собой фактически означенным правом не пользуется <13>). Верховный Суд РФ также данное право не активировал, хотя суть его правовой позиции того явно требовала. Следует заметить, что некоторые суды еще более расширительно толкуют вопрос о субъектном составе программы суррогатного материнства, например, признавая возможность фиксации в качестве матери "суррогатного" ребенка его бабушку после смерти сына, предоставившего свой генетический материал (неясно, почему бы им вместо поощрения незаконной просьбы не порекомендовать прибегнуть к институту усыновления...). Разумеется, и в этом случае аргументация в основном сводилась к необходимости защиты интересов ребенка. В доктрине совершенно справедливо отмечается явное "пристрастие" ряда судов к следованию тенденции незаконной правоприменительной практики, хотя фиксируются и судебные решения противоположного свойства <14>.
--------------------------------
<11> Подробный анализ см.: Ильина О.Ю. Постановления судов по семейно-правовым вопросам в практике органов записи актов гражданского состояния // Семейное и жилищное право. 2015. N 2. С. 6 - 12.
<12> См.: Боннер А.Т. Законодательство об искусственном оплодотворении и практика его применения судами нуждаются в усовершенствовании // Закон. 2015. N 7. С. 142 - 145.
<13> См.: Ганичева Е.С. Пределы осуществления права законодательной инициативы высшими органами судебной власти // Журнал российского права. 2014. N 11 (215). С. 131 - 139.
<14> См.: Зезекало А.Ю., Новиков А.А. Суррогатное материнство в России: пределы договорного регулирования // Правоведение. 2012. Т. 65. N 4. С. 421 - 444.
В сфере семейных имущественных правоотношений характеристика состояния здоровья также юридически значима, хотя и не вызывает к жизни столь острых дискуссий, как в правоотношениях лично-правового типа. Так, состояние здоровья (например, инвалидность одного из супругов или общего ребенка) учитывается при разбирательстве споров о разделе имущества. Пенсионный возраст (а это - одна из предпосылок качества здоровья) и инвалидность всех трех групп (ранее инвалидность третьей группы рассматривалась как возможное основание для освобождения от обязанности платить алименты, что, на наш взгляд, точнее отражало особенность конфликтной ситуации) являются юридическими фактами для возникновения алиментных обязательств (в системе с фактами нуждаемости, достаточности средств), предусмотренных нормами глав 13, 14 и 15 СК РФ, аналогично - беременность жены/бывшей жены, а также уход одним из супругов за общим ребенком-инвалидом. Однако если инвалидность управомоченного лица возникла вследствие злоупотребления алкоголем, наркотиками или умышленного преступления, суд вправе освободить обязанного субъекта от долга по содержанию "злоумышленника" (ст. 92 СК РФ), что справедливо. Заключение брачного договора также не лишено значения характеристик состояния здоровья. Во-первых, их можно учесть в содержании соглашения в качестве юридических фактов для наступления тех или иных условий - повышенного размера обязательства второго супруга по материальному содержанию, оплате лечения, технологического инструментария (инвалидной коляски, специального программного обеспечения для незрячих, слабослышащих и т.п.), по передаче необходимого больному супругу имущества. Во-вторых, поскольку брачный договор предполагает безупречность волеизъявления сторон, нотариус, его удостоверяющий, должен убедиться в психической адекватности супругов (лиц, вступающих в брак). При этом в нотариальной практике встречаются случаи избыточных (незаконных) требований. Так, например, у лица 80 лет и старше запрашиваются справки из психоневрологического диспансера о том, что оно не состоит там на учете - вместо того, чтобы в случае сомнения в фактической дееспособности гражданина (и до 80 лет) отказывать в удостоверении договора (с возможностью возвращения к вопросу - на основании судебного решения).
