Медицинское право, конституционное правопользование и соматические притязания
Международное общественное движение ЛГБТ и его структурные подразделения - запрещенная в России экстремистская организация.
В публикации ставится комплекс проблем, обусловленных экстенсивным ростом позитивного медицинского права и подводимых под его регулирование соматических притязаний. Автор полагает конституционно несостоятельными научную трактовку ранее введенного им в оборот понятия "личностные (соматические) права человека", а также связанное с этим направление юридической соматологии. В противовес этому заявлен концепт конституционного медицинского права. Одной из ключевых задач этого инновационного института должно быть противодействие профильным злоупотреблениям правом. На примере легальной технологии и договора суррогатного материнства показывается несовместимость законодательного признания соматических притязаний с положениями онтологии и аксиологии конституционного правопользования.
Ключевые слова: медицинское право, соматические притязания, конституционное правопользование, злоупотребление правом.
The publication raises a set of problems caused by extensive growth of positive medical law and somatic claims "brought" under its regulation. The author considers the scientific interpretation of the concept of "personal ("somatic") human rights" introduced by him earlier, as well as the related direction of legal somatology, to be constitutionally untenable. In contrast to what the concept of constitutional medical law is stated. One of the key tasks of this innovative institution should be to counteract the profile abuse of law. Using the example of legal technology and the surrogacy contract, the incompatibility of the legislative recognition of somatic claims with the provisions of the ontology and axiology of constitutional legal use is shown.
Key words: medical law, somatic claims, constitutional legal use, abuse of law.
Отечественная наука права призвана воспринимать текущую трансформацию миропорядка и правовой системы России как необратимый процесс, в рамках которого - с позиций философии и теории реального конституционализма <1> - недопустим отказ от идеала верховенства права, права, свободы и обязанностей человека и гражданина (далее - права человека и конституционные обязанности). Соответственно этому сохраняет значение вектор конструирования суверенной системы права из институциональных образований, связанных силовым полем конституционных принципов и целей. Образования эти - суть комплексные институты, первичные элементы которых обусловлены содержанием и смыслами конституционного текста, в решающем функциональном соотнесении с перечисленными в нем, а также другими легитимно признанными правами человека, и конституционными обязанностями.
--------------------------------
<1> См.: Бондарь Н.С. Судебный конституционализм: доктрина и практика: Монография. 2-е изд., перераб. М.: Норма; ИНФРА-М, 2016. С. 82 - 95.
С позиций конституционного правопонимания действующее позитивное право вытекает из положений ст. 2, 6, 15, 17, 18 и в целом гл. 2 Конституции РФ, а также раскрывающих их правовых позиций Конституционного Суда РФ. При этом диалектика конституционного правотворчества исключает позитивистскую неопределенность, поскольку речь должна идти об актуальной конституционализации либо конституционной модернизации. "Стартап" такого (бинарного) процесса включает сущностную идентификацию и содержательную конкретизацию прав человека и конституционных обязанностей <2>. Доктринально-нормативное решение этих задач воплощают конституционный нормоконтроль ("сертификация") и легитимное конструирование первичных элементов законов, в свою очередь призванных опосредовать конституционное правопользование <3>. Других вариантов перехода к реальному конституционализму не существует.
--------------------------------
<2> См.: Крусс В.И. Конституционализация права: основы теории: Монография. М.: Норма; ИНФРА-М, 2019. С. 43 - 45.
<3> См.: Крусс В.И. Теория конституционного правопользования. М.: Норма, 2007. С. 21 - 46 и др.
Многообразие и содержательно-смысловая глубина прав человека и конституционных обязанностей обусловливают перманентное расширение и раскрытие системы права в целом и ее институтов. Композиционная целостность прав человека - принадлежащих "своему", абстрактно-всеобщему и одновременно конкретному субъекту (обладателю) - делает производные правовые институты инклюзивными, проницаемыми для диффузии нормативно значимых элементов из сопредельных институтов или функционального сопряжения с такими элементами. При этом конституционализм находит в феномене прав человека не только прогрессивное оправдание принципа верховенства права и концепта правового государства. Обозначенному выше алгоритму чужда спекулятивная идеализация. Генетический код и "благоприобретенные" деформации прав человека зачастую пагубно сказываются на иммунитете национального правопорядка, призванного противостоять непредвиденным угрозам и вызовам. Сказанное наглядно проявляется и в отношении одного из наиболее неоднозначных прав человека, точнее - их симбиотической пары ("композита"), состоящей из права на охрану здоровья и медицинскую помощь (ч. 1 ст. 41 Конституции РФ).
Методология конституционного правопонимания побуждает подходить к названному, нередко разделяемому на элементы полномочию как к генерирующему ядру исторически инновационного и комплексного конституционного института медицинского права. Такое восприятие представлено в юридической литературе фрагментарно и преимущественно формальным образом. Публикации, близкие по духу конституционной теории медицинского права, с элементами онтологии, деонтологии и аксиологии конституционного правопонимания, являются, скорее, исключениями <4>. В целом локация медицинского права остается отраслевой и критично позитивистской. Профильные исследования исчерпываются ситуационными отсылками к законодательству <5>. Специалисты спорят о терминах, но в большинстве версий проблематика сводится к законодательному упорядочению организационно-административных аспектов здравоохранения <6>. Тогда как сущность (природа) медицинского права либо не разъясняется, либо априори ассоциируется с правом частным или гражданским. И противоречий в том не усматривают.
--------------------------------
<4> См., в частности: Савощикова Е.В., Воронина И.А. Неприкосновенность частной жизни как принцип конституционно-правового регулирования биомедицины // Медицинское право. 2019. N 1. С. 23 - 28.
<5> См., например: Медицинское право: Учеб. пособие [Электронное издание] / К.В. Егоров, А.С. Булнина, Г.Х. Гараева и др. М.: Статут, 2019. 190 с.
<6> Так, М.Н. Малеина настаивает на приоритете понятия "здравоохранительное право", которое характеризует как "комплексную отрасль законодательства" (выделено нами. - В.К.). См.: Малеина М.Н. Обоснование здравоохранительного права как комплексной отрасли законодательства и некоторые направления его совершенствования // Медицинское право. 2013. N 3. С. 7 - 14.
Схоластика частноправового восприятия медицинского права позволительна, пока логические следствия не приобретают критически деструктивный характер. В сфере, ответственной за жизнь и здоровье каждого человека, поколений, всего народа, зреют коллизии, соотносимые с угрозами национальной безопасности. Гражданско-правовой неопозитивизм может оказаться плохим помощником в их предупреждении и разрешении, тем более учитывая тренд на профессиональную юридическую подготовку медицинских работников <7>. Воплощая объективный запрос времени <8>, тенденция эта чревата редукцией профессиональной готовности нести ту полноту ответственности, с которой сопряжена любая правоприменительная деятельность. Именно такой и является медицинская деятельность, причем даже в формах, которые непосредственно не нагружены публично-властной составляющей. Медицинские отношения врача и пациента всегда предполагают и имеют конституционно-правовое (публично-частное) измерение, безотносительно к факту и степени легальной конкретизации прав и обязанностей лиц как частью - сторон, частью - участников происходящего. К сожалению, отношения эти могут принимать и особый неконституционный характер в уникальных по конфигурации версиях злоупотреблений правом. Предпосылкой этому нередко оказывается не столько незнание контрагентами и участниками профильного (далеко не совершенного) законодательства или небрежение к нему, сколько начетническое восприятие легально дозволенного, неготовность соотносить права человека с их деструктивными соматическими имитациями.
--------------------------------
<7> Полагаем, врачей-юристов трудно настроить на адекватное восприятие своих дополнительных профессиональных обязанностей уже потому, что, согласно ст. 11 Кодекса профессиональной этики врача Российской Федерации (принят Первым национальным съездом врачей Российской Федерации 05.10.2012) "врач должен знать и соблюдать все действующие законы и иные нормативно-правовые акты, имеющие отношение к его профессиональной деятельности". Принципиальную исполнимость выделенного нами уточнения правоведы вынуждены ставить под сомнение.
<8> Справедливо отмечено: "Нельзя идти к правовому государству, если люди, работающие в государственном аппарате, хозяйственных и общественных организациях, не обладают знаниями, относящимися к области прав человека". См.: Воеводин Л.Д. Юридический статус личности в России: Учеб. пособие. М.: Норма, 1997. 304 с. С. 6.
Л.Д. Воеводин определял злоупотребления конституционными правами и свободами как существенное (хотя и не единственное) нарушение пределов их осуществления. Критериями и ориентирами этих пределов выступают разнообразные факторы, включая общественные интересы, долговременные цели государства и конституционные ценности, выражающие экономические, социальные, политические и моральные требования <9>.
--------------------------------
<9> См.: Воеводин Л.Д. Указ. соч. С. 244 - 245.
Любые попытки охарактеризовать злоупотребления правом с позитивистских позиций ведут к результатам, уязвимым для объективной критики. Деструктивная природа и существенная однотипность таких деяний раскрываются только на основе методологии конституционного правопонимания. Злоупотребление правом - это конституционно недопустимое (неправомерное по сути) формально законное (легальное) недобросовестное деяние (действие или бездействие) субъекта права, нарушающее права человека и способное причинить вред частным или публичным конституционным интересам, а также другим конституционным ценностям, выраженное в основных формах: 1) ненадлежащего (недолжного) пользования правами человека либо уклонения от выполнения конституционных обязанностей; 2) публично-властного противодействия надлежащему (должному) конституционному правопользованию либо необеспечения необходимых к тому юридических предпосылок <10>.
--------------------------------
<10> См.: Крусс В.И. Злоупотребление правом: Учеб. пособие. М.: Норма, 2017. С. 33 - 42.
Вводя в научный оборот номинацию личностных (соматических) прав человека <11>, мы стремились прежде всего выразить убеждение в критично деструктивном характере феномена (тренда), обусловленного популистской экспансией в массовое сознание идеологемы присущего каждому неотъемлемого достоинства личности, чреватого непредсказуемыми общественными деформациями. Соответственно этому предложенный - условно-неопределенный (инвариантный) - термин подчеркивал сомнения в конституционной полноценности притязаний, "неизлечимо" отягощенных интенциями злоупотреблений правом, вкупе с предчувствием небрежения вероятных последователей - в угоду научной новизне и "правовой прогрессивности" исследовательского вектора - к обозначенным рискам. Предчувствия эти оправдались с избытком. За последующие 20 лет в отечественной науке права сложилось направление юридической соматологии <12>. Его адепты убеждены, что "личностные (соматические) права обладают естественным и неотчуждаемым характером, принадлежат каждому человеку с момента рождения и непосредственно вытекают из свободы и достоинства человеческой личности" <13>. Причем наиболее одиозные из этой "клаузулы" прав - будь то право на искусственное прерывание беременности или право на изменение внешности путем пластической хирургии - предполагают реализацию в непосредственной форме, т.е. без принятия индивидуального государственно-властного акта и без необходимости законодательного регламентирования (выделено нами. - В.К.) <14>. Об имманентной связи таких личностных (без кавычек) полномочий с феноменом злоупотреблений правом речи, понятно, уже не идет. К философии и теории реального конституционализма подобное восприятие имеет, на наш взгляд, отношение самое отдаленное.
--------------------------------
<11> См.: Крусс В.И. Личностные ("соматические") права человека в конституционном и философско-правовом измерении: к постановке проблемы // Государство и право. 2000. N 10. С. 43 - 50.
<12> См.: Ковлер А.И. Антропология права: Учебник для вузов. М.: Норма (Издательская группа "Норма-ИНФРА-М"), 2002. С. 425 - 427; Старовойтова О.Э. Основы правовой соматологии: Монография / Под общ. ред. и с вступ. ст. В.П. Сальникова. СПб.: Университет, 2006. 416 с.
<13> См., в частности: Нестерова Е.М. Личностные (соматические) права в системе прав человека: Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 2014. С. 11 и др. Об имманентной связи таких полномочий с феноменом злоупотреблений правом речи уже не идет.
<14> См.: Нестерова Е.М. Указ. соч. С. 12 - 13.
Относительно взвешенную позицию занимают авторы, приверженные ориентирам научно-рациональной (т.е. материалистической) социологии. Они находят, что "конституционный выбор" модели правового регулирования "обусловленных телесностью" человека соматических прав должен быть поставлен в решающую зависимость от достигнутого общественного согласия относительно правильности/неправильности номинирования таковых по разряду "высших ценностей" <15>. Дидактика социологического подхода к праву, как известно, исключает вариативность методологии решения и особенных юридических проблем. Однако в данном случае онтологическая невнятность слишком очевидна. "Эволютивная конституционность" ничего сущностно нового не открывает и убедительна только на уровне подкрепления сложившихся убеждений и пристрастий.
--------------------------------
<15> См.: Лаврик М.А. ПРАВОеТЕЛО. Соматические права человека: взгляд из Сибири. Иркутск: Изд-во Иркут. гос. ун-та, 2007. С. 203.
Притязания, о которых мы говорим, облечены в современные - технологические и трансгуманистические - одежды, но стары как мир. Отдельные люди всегда (во все времена) полагали себя вправе распоряжаться своей жизнью, здоровьем, телом как им заблагорассудится. Выражающие такие убеждения деяния, будь то суицид или эвтаназия, невынужденный аборт, гомосексуальные и трансгендерные акты, употребление наркотических средств и пр., также преимущественно осуждались духовно здоровым общественным сознанием, а зачастую и запрещались законом. Сегодня неуклонно ширится (под водительством коллективного Запада) круг стран, в правовых системах которых названные деяния легализованы и приветствуются. Политическая воля и "массовое вожделение" преодолевают сдерживающие установления конституционной юстиции <16>. Апологетика соматической - беспринципной и безнравственной - свободы раскрывает фактическое верховенство на Западе не права, но "продвинутой" (неолиберальной) демократии и помечает своим маркером "правильную сторону" истории. В этой ситуации концепт злоупотребления правом с опорой на методологию конституционного правопонимания оставляет России возможность утверждать, что Право (именно так, с большой буквы) по-прежнему актуально и потому должно отграничиваться от радикальных имитаций и симулякров. Тогда как отождествление и уравнивание, в частности, соматических притязаний с правами человека есть выраженный признак неконституционности правового механизма, опосредующего оказание профильных услуг, называемых медицинскими.
--------------------------------
<16> Показателен пример США, где Президент страны легализовал однополые браки в обход правовых позиций Верховного Суда страны. Попутно Дж. Байден призвал защитить трансгендерных детей и врачей, которые оказывают детям услуги для смены пола. Скорее всего, та же модель будет использована для политической легитимации в США абортов.
Обосновать, что пользование номинальными правами человека может порождать Зло, причиняя существенный вред социальным идеалам и ценностям, позволяют два обстоятельства. Во-первых, в большинстве апелляций к соматическим "правам" речь идет о концептуально ангажированных казуальных интерпретациях, поскольку на национальном и международном уровне нет легитимных дефиниций "маточных" понятий соответствующего уровня конкретности. Однако современные юридические доктрины, институты и практика идеологически сориентированы в духе "презумпции" открытого перечня прав эмансипирующейся личности. Лемма соматических прав последовательно отсылает к названной установке. Во-вторых, аксиология соматических "прав" базируется на убеждении в благотворительном (влекущем благополучие) характере порождаемых ими состояний и ощущений. В контенте апологетики индивидуализма и культа потребления эксклюзивное "эмоциональное благо" (удовольствие, "возвышение"), которое дарят личности эти права, позиционируется как Абсолютное добро в противовес "маргинальным" традиционным ценностям. Не обязательно прямо, но такое ранжирование подразумевается и становится в итоге ключевым посылом. Как, например, в доктринально-философских аннотациях "антропологического биоконституционализма" и призывах к научному содействию обеспечения "бионейроправ" ("биоэтических" и "нейроэтических" прав), равно актуальных для человека, трансчеловека и постчеловека (включая "дизайнерских младенцев") "в рамках гуманистической аксиологии достоинства" <17>.
--------------------------------
<17> См.: Кравец И.А. Антропологический биоконституционализм и конституционная биоэтика: перспективы конституционализации биоразнообразия и конституционная реформа 2020 года // Конституционное и муниципальное право. 2022. N 5. С. 13 - 14.
Оперируя философской (прежде всего) категорией достоинства, следует как минимум учитывать, что комплекс соматических притязаний не является элементом негативного статуса личности, призванного защитить телесную и духовную целостность от любого (публично-властного и частного), не санкционированного самой личностью внешнего вторжения.
Соматические притязания (от греческого soma - тело) воплощают идеалы и актуализируют ценности, фактически опровергающие возможность универсализации права в зыбком альянсе цивилизаций. Основываются они на генетически Западной, мировоззренческой и контррелигиозной уверенности в праве человека самостийно распоряжаться своим (собственным) телом. Полнота (объем) этого права такова, что порождает иллюзию выхода его элементов за персональную сферу (притязания-протуберанцы). Легитимируется стремление инициировать или прекращать витальное бытие иных телесных субстанций, органически связанных с телом данного человека (аборт) либо потенциально производных (зависимых) от него ("проектирование" потомства в "лучших традициях" социальной инженерии). Ресурсы соматического самовыражения постоянно пополняются инновациями "технологического ренессанса", открывая перспективы "обретения" измененных форм сознания, генетического изживания биологических атавизмов (вплоть до синтеза генома человека <18>), гендерной индивидуализации, бесконечного ряда телесных репродукций (клонирование), чипирования и - в ближайшей перспективе - цифрового моделирования и полноправного утверждения себя в неметрической форме "параллельного" существования (сквозная технология "дипфейк").
--------------------------------
<18> См.: Выдрин И.В., Ефременкова Д.А., Слюсаренко Т.В. Проблемы правового регулирования применения медицинских технологий в Российской Федерации как фактор нарушения конституционного права на охрану здоровья // Современное право. 2017. N 12. С. 26 - 31.
Природа соматических феноменов уникальна степенью эмоционально-волевой насыщенности проекциями эгоцентризма. "Продвинутый" индивид не просто претендует властвовать над своей первородной телесной целостностью, но, во-первых, заявляет организационно-технологические притязания-требования к государству и обществу, гарантирующие реализацию его намерений. Во-вторых, он требует относиться к себе как к воплощающей имманентное достоинство - на высшем уровне самоактуализации - личности (Ницше, Маслоу). Причем деятельно-притязательное позиционирование носит преимущественно "юридический" (суфлеры в избытке) характер, в том числе - формально "конституционный".
Предмет соматических притязаний заслуживает отдельного внимания. Будучи лишь отчасти (потенциально) материальным, он принципиально определен ДНК-характеристиками правообладателя. В позитивном целеполагании Я как субъект притязания рассчитывает обрести то, что может быть воплощено (объективировано) в силу им "концептуально" и содержательно определенной его антропометрической и/или генетической модификации <19>. В противном случае, если бы "соматическое правопользование" мыслилось как отказ от себя в пользу "Себя как Другого", оно утратило бы необходимую правовую целостность. Поэтому Другой не может быть бенефициаром или "пострадавшим" вследствие соматической трансформации. (Равным образом проблематична и отсылка к достоинству Другого.) И даже если "программа" трансформации негативна (суицид, эвтаназия, аборт), она хронологически исчерпывается местом и данностью телесного бытия (жизни) именно этого индивида. Соматическая дискретность в правом концепте действительности не снимается. Претендующие на такой эффект юридические конструкции - симулякры.
--------------------------------
<19> В соматических притязаниях индивид претендует на самочинное совмещение "двух природ в одной ипостаси", даже ничего не зная о богословских обоснованиях сути и демонической подоплеке его притязаний. См.: Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие / Пер. с фр. В.А. Рещиковой. М.: Академический проект; Парадигма, 2015. С. 293 - 295 и др.
Выделенные признаки побуждают говорить о подобии когнитивного диссонанса, который предшествует артикуляции соматических "прав". Неверно, впрочем, сводить такие эффекты (аффекты) к области нейропсихологии. (Хотя в Китае, например, гомосексуализм по-прежнему легально классифицируют как заболевание.) Приоритеты и выбор детерминированы здесь на уровне мировоззрения, хотя данное обстоятельство может затемняться логикой обыденного либо отвергаться как "алармистский психоз". Провоцировать и добиваться осуществления соматических притязаний побуждает определенного рода глубинная внерациональная установка, атеистическая и в наиболее точном определении антирелигиозная. В XX столетии российскую науку права отучили оперировать такими определениями. Западную юриспруденцию - значительно раньше и, скорее всего, навсегда. Родословную научных "проповедников" тотальной секуляризации в контексте методологии гуманитарного знания нужно выводить задолго до картезианцев и энциклопедистов. Конфессиональное вырождение католицизма и протестантизма - юридический факт, увенчанный глобальной инсталляцией англосаксонского "Града на холме". Все это имеет прямое отношение к современной философии прав человека. И только при большом желании можно не видеть прямой связи безоговорочного признания и апологетики соматических притязаний с постмодернистским дискурсом "новой этики" и идеологией ЛГБТ+, а равно и "естественного" перехода таких убеждений в политическое измерение неонацистского толка, неизбежно возвращающего к контррелигиозному выбору в эсхатологической диспозиции Добра и Зла.
Ответ на вопрос о том, почему с начала конституционного периода отечественная наука права - наследница философии веры и нравственности - так трудно собирает силы, чтобы противостоять стремлению "изменить соборный дух русских людей в сторону индивидуализма и культа телесности" <20> или хотя бы "просто" называть вещи своими именами, выходит за рамки нашей публикации. По-видимому, это и впрямь нелегко; и мы не уверены, что переход цивилизационного противостояния России и Запада в военно-политическую стадию кардинально изменит ситуацию <21>. Причем помехой тому останутся и резоны сугубо научные. Во всяком случае, в России немало учебников по теории права, следуя которым недопустимо и невозможно легализовать в юридическом тезаурусе понятие "сатанизм", которым Президент РФ "посмел" определить культивируемую западными элитами "религию наоборот", как "полное отрицание человека, ниспровержение веры и традиционных ценностей, подавление свободы" <22>.
--------------------------------
<20> См.: Корольков А.А. Одухотворенная наука о праве / Русская философия права: философия веры и нравственности (антология). СПб.: Алетейя, 1997. С. 6.
<21> Различие между пропедевтическими обзорами и философско-научным анализом западного нарратива прав человека неуклонно теряется, и остается неясным, почему все-таки России необходима суверенная философия права. См., например: Старовойтова О.Э, Чудин-Курган Ф.О. Права человека: философские основы и правовые аспекты // Юридическая наука: история и современность. 2022. N 9. С. 155 - 176.
<22> Путин В.В. Речь на церемонии подписания договоров о вступлении ЛНР, ДНР, Запорожской и Херсонской областей в состав России.
Юридическая наука вряд ли оставит без внимания высказывание главы государства. И тогда ей понадобится объяснить (хотя бы самой себе), почему ее значительно больше интересовала защита соматических "прав" как ценностного основания "нового мирового порядка" и синонима цивилизованности <23>, чем конституционного уклада от рисков и следствий соматических притязаний. Почему вопреки драматическим обстоятельствам пробуждения российского народа от морока глобализации она утверждала актуальность единых международных стандартов реализации и защиты прав, дающих "человеческому существу" возможности пользования, владения и распоряжения "полностью принадлежащим ему" телом, "жизнью тела" <24>.
--------------------------------
<23> См.: Старовойтова О.Э. Основы правовой соматологии... С. 279.
<24> В подтверждение этому ученые-юристы ссылаются на Ветхий Завет, технологически трактуя "кожаные одежды" как физические тела, которые Бог дал Адаму и Еве при их изгнании из рая. Попутно соотнося (в стилистике неотомизма) право божественное с естественным правом. См.: Старовойтова О.Э. Защита соматических прав в развитии российского законодательства // Юридическая техника. 2023. N 17. С. 158 - 159.
На наш взгляд, дело здесь не в синдроме рациональной "научности". Необходимой предпосылкой приведенных суждений должно быть признание бестелесного бытия и воли человека (как "хозяина особенной вещи"), что входило бы в противоречие с научно-рациональным статусом высказываний, критически умаляя их логику. Поэтому исследовательские выводы исчерпываются бессодержательными призывами "установить на законодательном уровне обязательность этической оценки медицинской деятельности", обеспечивающей соматические права, и ввести правовое регулирование на основе "единой для государства концепции сущности человеческого существа" <25>. Бессодержательными постольку, поскольку их авторы избегают не только легитимной, но и необходимо пристрастной определенности в отношении искомых этических и сущностных начал, толерантно предпочитая методологию "корректного перечисления" относительно случайного набора философских, доктринальных, законодательных и судебно-прецедентных подходов и казусов, взятых преимущественно из "канонизированной" западной теории и практики.
--------------------------------
<25> См.: Основы правовой соматологии. С. 324 - 326.
Научные достижения российских ученых не должны сводиться к парафразу и повторению (с евро-американским "акцентом") доводов о "желательности прогресса" в поисках морально-философских оснований прав человека <26>. Суверенной конституционной компаративистике чужды подобная холодность и неведение. Не пристало ей быть и служанкой двух господ, разделенных пропастью эсхатологической глубины. В религиозной традиции тело - Храм души человека, "задуманный и возведенный" без его участия, но вверенный ему в пользование. Человек одухотворенный должен определять значение этой ценности и следовать канонам соотнесения с нею, безоговорочно отстраняясь от уподобления телесности ресурсам автосервиса или маркетплейса. Его антагонист - человек, отождествляющий себя с телом (человек-тело), экзистенциально свободен в плане соматического, априори не затрагивающего других самоопределения. Однако апеллировать в этой связи к праву ему как минимум не логично. При этом оба в равной мере могут добиваться юридической охраны и защиты жизни и здоровья от внешних факторов и посягательств, и оба, к сожалению, подвержены рискам (искушениям) злоупотреблений правом. Необходимое противодействие этому проводится в жизнь через конституционно значимые нормативные конструкции и правоприменительные установки. И здесь только обнаруживается фундаментальное различие сценариев и техник личностного восприятия и реагирования на внешние каноны. Представление о данности, т.е. дарованности, вверенности, "трастовости" тела, пользование которым сопряжено с высокой ответственностью, справедливыми (конституционными) ограничивающими требованиями, исключает соматические притязания. Приверженность идее тотальной соматической свободы "личности" деактуализирует конституционные обязанности индивида по отношению к себе и своему народу - в его соотнесенности с Богом, провоцирует злоупотребления правом.
--------------------------------
<26> См.: Старовойтова О.Э, Чудин-Курган Ф.О. Права человека. С. 166.
С позиций конституционного правопонимания соматические притязания всегда проявляются как злоупотребления правом. В многообразии таких имплементированных в медицинскую практику притязаний и актов раскрываются эксплицирующие признаки неконституционных деформаций правосознания: 1) недобросовестность; 2) безнравственность (имморальность); 3) "редуцированная" - рационально-эгоистическая - разумность; 4) контррелигиозность; 5) профанный персоноцентризм и псевдоэлитарная "продвинутость"; 6) социальная безответственность; 7) равнодушие и расчетливый цинизм по отношению к требованиям общественной солидарности. Деформации эти присущи как "владельцам тел", так и обеспечивающим реализацию их притязаний соучастникам: медицинским работникам и юристам. Однако решающий "успех" всего предприятия обеспечивает именно бинарный (технологический) фактор - отстраненный медицинский профессионализм и юридическая компетентность, сводящаяся к декларациям принципа частного права "разрешено все, что не запрещено".
Пресекать злоупотребления правом в правоприменительной практике и/или купировать их последствия труднее, чем бороться с правонарушениями. Опровергнуть презумпцию добросовестности, опираясь только на формально-логические средства и приемы доказывания, нельзя. (Как это работает в отношении презумпции невиновности.) При этом наиболее подвержены рискам злоупотреблений правом гибридные правовые составы и отношения, включающие элементы публичного и частного права. То есть именно такие, которые составляют предмет института медицинского права, где объектами злонамеренного деформирующего воздействия выступают конституционные ценности (блага) жизни и здоровья. Блага эти - суть материализованные версии (проекции) исходных неотчуждаемых прав и свобод (ст. 20, 41 Конституции РФ) и те реальные ценности, которые, в силу адекватного восприятия и оценки правообладателями, актуализируют и подчеркивают практическую значимость их неизбывно отмеченных символичностью метаюридических прикреплений.
Объем настоящей публикации не позволяет подробно охарактеризовать проблемы злоупотреблений соматическими притязаниями. Коротко упомянем тем не менее о сфере, применительно к которой юридическая наука осознает принципиальную неразрешимость нарастающего потока проблем, блуждая вокруг эпицентра их генерации. Речь идет о так называемых репродуктивных правах. Деформации и нестроения, порождаемые такими притязаниями, эмоционально обсуждались в литературе и двадцать <27>, и десять лет назад <28>. Вопрос "по сей день остается открытым и дискуссионным" <29>, вплоть до того, с позиций какой области права следует подступаться к его решению. Юристы спорят, в чью пользу суды должны разрешать конфликты "генетических матерей" и "женщин, родивших ребенка" <30>. Из недавних суждений отметим упреки законодателю, легализовавшему дефиницию "суррогатное материнство". Суть их замечательна: для столь деликатного явления, как рождение ребенка ("генетически не родного"), нужно более корректное определение, которое избавит деторождение от налета фальсификации <31>. Да вот беда - придумать его, не входя в противоречие с русской культурной традицией, сложно <32>.
--------------------------------
<27> См., например: Хазова О.А. Репродуктивные права в России: пределы законодательного регулирования // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. 2000 - 2001. N 4(33) - 1(34). С. 15 - 16.
<28> См.: Романовский Г.Б. Понятие репродуктивных прав в современном мире // Гражданин и право. 2015. N 7. С. 31 - 45.
<29> Пурге А.Р. Вспомогательные репродуктивные технологии: соотношение публично-правовых и частноправовых начал // Административное и муниципальное право. 2021. N 4. С. 59 - 63.
<30> См.: Митрякова Е.С. Юридическое значение согласия суррогатной матери на запись заказчиков родителями ребенка в свете Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 16 мая 2017 г. N 16 "О применении судами законодательства при рассмотрении дел, связанных с установлением происхождения детей" // Российский судья. 2021. N 3. С. 11 - 17.
<31> См.: Захарцев С.И., Виноградова Е.В., Сальников В.П. Летаргия законопроектов: доктрина, практика, техника // Юридическая техника. 2023. N 17. С. 76.
<32> Как и обеспечить права и законные интересы мужчин-доноров, технологически причастных к "нетрадиционному" появлению детей на свет. Не случайно профильные правовые позиции Конституционного Суда РФ в литературе комментируются с учетом "внутренней дискуссии" и особых мнений судей. См.: Определение Конституционного Суда РФ от 15 мая 2012 г. N 880-О (далее - Определение N 880-О).
Вопреки бытующему мнению Конституционный Суд РФ не вставал в обозначенном вопросе на сторону суррогатных матерей, а лишь подтвердил конституционность законодательных конструкций, позволяющих легализовать материнский статус в акте государственной регистрации. Такое решение федерального законодателя находится в рамках его конституционной дискреции, поскольку формально не противоречит Конституции РФ. При этом законодатель может прийти и к иной модели нормативного регулирования, т.е., очевидно, в пользу родителей генетических. Соломоново решение. Конституционная инвариантность в отношении онтологически неконституционных, хотя и не противоправных деяний. Не противоречить Конституции РФ - еще не значит соответствовать ей по букве и духу, но принципиальные ориентиры сущностно конституционного выбора необходимы, если речь идет о правах человека и иных конституционно значимых ценностях.
Позволим себе художественную метафору к мотивировочной части Определения N 880-О. "Конституция РФ обращается к вам, россияне и законные народные избранники. Пожалуйста, учитывайте, что узаконенная модель "суррогатного материнства" <33> имманентно неконституционна. Сакральное таинство рождения человека не является предметом безусловного личного усмотрения и/или юридической санкции. Вы полагаете, что разгадали эту тайну для удовлетворения своих интересов, достижения целей. Не мне судить о "научных" истинах. Вы, однако, решили также, что можете осуществлять не запрещенное на правообразующей договорной основе, и требуете признания за такими договорами юридического значения. Однако правовая политика законодателя и в этой сфере должна учитывать - в числе глубинных идеалов тысячелетней истории России - веру в Бога. Не может противоречить этим идеалам и юридическая практика. Легальное "суррогатное материнство" провоцирует коллизии и конфликты, юридически не разрешимые. Практикуя такое деторождение, вы злоупотребляете своими соматическими правами и правом на свободу договора при деятельно-квалифицированном соучастии медицинских работников. Потому - не рассчитывайте на мою помощь, когда женщина, добровольно воспринявшая имплантированный донорский эмбрион, выносившая плод и родившая ребенка, откажется передать заказчикам предмет договора. Мудрый Соломон вынес абсурдное решение, дабы указать на абсурдность притязаний сторон и на иллюзорность всевластия закона. Решайте созданную вами проблему сами, как вы и привыкли: при помощи денег и торга. В отношении ваших субъективных прав и законных интересов ситуация вернется в правовое поле, если (когда) "подрядчик" добровольно откажется от родительских прав, от ценности материнства и ребенка. Принуждать же к тому женщину-мать - преступно. Есть также права и интересы ребенка - родившегося гражданина России; они, в отличие от ваших, - безоговорочно конституционные, поскольку не "разлагаются" на только экономические и только личностные. Именно эти права и интересы подлежат правосудному обеспечению в первую очередь и во всяком случае".
--------------------------------
<33> См.: Федеральный закон от 21 ноября 2011 г. N 323-ФЗ (ред. от 11.06.2022, с изм. от 13.07.2022) "Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации" (с изм. и доп., вступ. в силу с 01.09.2022) (ст. 55).
Предвижу хор возражений против такой интерпретации. Действительно, Конституционный Суд РФ признал вспомогательные репродуктивные технологии (к которым законодатель относил на тот момент и суррогатное материнство) "значимым средством" обеспечения интересов семьи, материнства, отцовства, детства, как и конституционного права каждого на охрану здоровья и медицинскую помощь (абз. 1 п. 3 Определения N 880-О). Из чего вытекает возможность профильного конституционного регулирования. К сожалению, таковым оно - с большой вероятностью - рискует не оказаться. Даже с опорой на выделенные Судом (абз. 2 п. 3) статьи Конституции РФ (7, 38 (ч. 1), 41 (ч. 1), 71 (п. "в", "о"), 72 (п. "б", "ж", "к" ч. 1) и международно-правовые обязательства России <34>.
--------------------------------
<34> Обязательства эти также нуждаются в конституционной оценке. Так, по нашему убеждению, не удовлетворяет актуальным запросам российского конституционализма компаративистский довод об амбивалентности законного установления семейных связей в отношении ребенка. См.: Блохин П.Д. Автономное толкование понятий в практике Европейского суда по правам человека и Конституционного Суда РФ: сравнительное исследование // Закон. 2019. N 6. С. 67 - 69.
Широкая свобода усмотрения законодателя в отношении защиты, условий и порядка предоставления конституционно значимых семейных ценностей, ограничений <35> и регулирования прав человека обусловлена требованиями той же Конституции РФ. Обязательным условием является и направленность такого воздействия на противодействие злоупотреблениям правом. Между тем в законодательных конкретизациях институционально-статусного права женщины прибегнуть к ресурсу суррогатного материнства нет признаков такой направленности: ни в горизонтальном (частноправовом), ни в вертикальном (публично-правовом) отношении, что во многом обусловлено почти "химерической" природой ключевого договора сторон.
--------------------------------
<35> Даже на отраслевом уровне признают целесообразность ограничения репродуктивных прав для ряда категорий лиц. См., например: Егоров К.В., Егорова Е.С. Вспомогательные репродуктивные технологии: проблемы правоспособности пациентов // Гражданское право. 2022. N 4. С. 17 - 20.
По умолчанию предполагается, что договор между "суррогатной матерью" и потенциальными родителями будет носить гражданско-правовой и возмездный (коммерческий) характер. Тогда как к охране здоровья он отношения не имеет, поскольку это не предмет приватных договоренностей, а потенциальные родители репродуктивным здоровьем уже и окончательно не обладают. С большой натяжкой можно связать договор и с оказанием/предоставлением гражданам медицинской помощи/услуги. Скорее, происходящее имеет вид социальной поддержки в формате квазимедицинской деятельности в отношении личностного права "на продолжение рода". Причем поддержки, обязательным элементом которой оказывается публично-частное партнерство, и предполагаемо обусловленной конституционной демографической заинтересованностью государства. Запретить такую деятельность нельзя, но и всемерно обеспечить ее само государство не может. (Чиновная должность суррогатной матери - это уже антиутопия.) Государство предоставляет технологический и организационный ресурс и определяет критерии, которым должна отвечать претендующая на выполнение миссии агент гражданского общества. Интересы и цели последней и становятся, в конечном счете, решающими для юридической идентификации происходящего. Каковы же они? Возможны всего два варианта: 1) духовно-нравственная солидарность, жертвенное деятельное сочувствие семейного или дружеского характера (справедливая экономическая компенсация сопутствующих издержек и/или вреда здоровью "субсидиарной" матери предполагается); 2) сугубо экономический интерес, возмездная и прибыльная (за свой страх и риск) индивидуально-коммерческая ("подрядная") либо "трудовая" самореализация.
Относительно первой возможности важно учитывать, что в России социальное партнерство и социальная солидарность непосредственно номинированы в значении конституционных ценностей (ст. 75.1 Конституции РФ). В силу этого трактовка солидарного вспомогательного материнства как злоупотребления правом исключается. Впрочем, и в этом случае остаются неразрешимые, в особенности для людей верующих в Бога, духовно-нравственные проблемы.
Более актуален, однако, второй - тупиковый - вариант. Для него "маточными", определяющими смысл и содержание правового регулирования, могут полагаться только права на предпринимательскую свободу и экономическую самореализацию (ч. 1 ст. 34 Конституции РФ). В наиболее юридически изощренной версии не исключается и своего рода трудовой наем генетическими родителями суррогатной матери по "срочному трудовому договору", через отсылку к ч. 1 ст. 37 Конституции РФ. Движущим фактором возмездной эксплуатации женского организма или "амортизации средства производства" здесь выступает сугубо экономический интерес: доход, прибыль <36>. Тем самым коммерческое суррогатное деторождение объективно ничем не отличается, например, от свободно выбираемой проституции <37>. Признание суррогатного материнства правонарушением явилось бы неконституционным умалением прав человека. Однако это не опровергает того, что за рамками духовно-нравственной рефлексии коммерческое суррогатное материнство неискоренимо обременено предпосылками злоупотреблений правом. Как следствие, в контексте легализации оно оказывается равно неуязвимым для правосудного реагирования и актуального конституционного противодействия. К такому выводу побуждает практика Конституционного Суда РФ, который - несвойственным ему образом - подтвердил вывод ординарного суда о факте "экономического шантажа" суррогатной матерью генетических родителей рожденного ею по договору ребенка <38>.
--------------------------------
<36> "При "полном" или "гестационном" суррогатном материнстве... тело женщины используется только как инкубатор, способный выносить ребенка и арендованный супружеской бесплодной парой". См.: Биомедицинское право в России и за рубежом: Монография / Г.Б. Романовский, Н.Н. Тарусина, А.А. Мохов и др. М.: Проспект, 2015. 368 с.
<37> Не случайно наука уголовного права относит суррогатное материнство к категории криминогенных рисков использования (эксплуатации) человеческого тела. См.: Чукреев В.А. Обеспечение уголовно-правовой и криминологической безопасности биосоциальной сущности человека: Монография. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2022. С. 130 - 131.
<38> См.: Определение Конституционного Суда РФ от 27 сентября 2018 г. N 2318-О.
Не касаясь квалифицирующей формулировки, само по себе поведение фигурантки дела можно расценить как злоупотребление правом <39>. Вступившее в законную силу судебное решение делает такую оценку юридической истиной. Почему, тем не менее, по-человечески понятное желание малообеспеченной женщины воспользоваться финансовыми ресурсами репродуктивно несостоятельных (либо не желающих утруждать себя) лиц для решения своих жилищных проблем или выхода из "кредитного рабства" становится - по усмотрению судьи - злоупотреблением правом? Только потому, что тем самым нарушаются существенные условия - легального, но конституционно порочного - договора? В таком случае - при условии нормативной определенности конструкции договора - это будет гражданское правонарушение, неисполнение обязательств и незаконное присвоение (удерживание) чужого имущества. Трудно поверить, что российский законодатель решится на соответствующую - исчерпывающе определенную и циничную - нормативную конкретизацию. Поскольку же обеспечиваемая квалифицированной квазимедицинской поддержкой драматическая двусмысленность происходящего сохранится, постольку неизбывно ей будут сопутствовать и злоупотребления правом. И тогда нам потребуется судья, безоговорочно уверенный в своем праве определять ("учитывая все фактические обстоятельства конкретного дела") размер вновь заявленного (с учетом "качества полученного продукта") гонорара "суррогатной матери", при котором ее требования останутся конституционно добросовестными и не трансформируются в злоупотребление правом. Вопрос в том, будет ли такой (гипотетический) судья отвечать определяющему условию/требованию его подчиненности Конституции РФ.
--------------------------------
<39> В том числе с учетом положений п. 31 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 16 мая 2017 г. N 16 (ред. от 26.12.2017) "О применении судами законодательства при рассмотрении дел, связанных с установлением происхождения детей".
Для выхода из ненормальной юридической ситуации правильной логистики не существует. Вначале необходима конституционализация самой конструкции. Первым шагом в этом направлении стало законодательное требование наличия российского гражданства у контрагентов по договору суррогатного материнства <40>. Надеемся, это не последний шаг.
--------------------------------
<40> См.: Федеральный закон от 19 декабря 2022 г. N 538-ФЗ "О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации".
Исторически беспрецедентное медицинское право претендует на охват отношений, применительно к которым правовые возможности и ресурсы принципиально ограничены. Зачастую эти отношения недоступны для объективного восприятия (идеального копирования) и подведения реального под должное. Вместе с тем Конституция РФ предопределяет становление правового института, обусловленного наличием прав человека, граничащих с соматическими притязаниями, как аффектами самодовлеющей личностной автономии. С позиций конституционного правопонимания такие притязания могут претендовать на обеспечение только в сущностно-содержательной версии солидарных полномочий личности. Тогда как в целом концепт конституционного медицинского права противостоит интенции материализации благ жизни и здоровья человека до степени их тотальной "монетизации" в парадигме товарно-денежных установок, симулякров рыночной экономики и "успешной" жизни. Названные блага - непререкаемые конституционные ценности, но безудержное стремление к неиссякаемому физическому благополучию и покупному телесному здравию влекут человека к отречению и от данной ему идентичности и умалению собственного достоинства. Исходя из этого, должен настраиваться механизм правового регулирования и должны вырабатываться рекомендации по синтетической профильной модернизации законодательных конструкций и правоприменительных установок по вектору минимизации рисков злоупотреблений соматическими притязаниями. Время, когда российская конституционная наука права должна консолидировать в своем отношении к этой проблеме, уже наступило. Без соответствующего институционального блока философия и теория реального конституционализма в России XXI в. не сможет претендовать на актуальную полноту своего вклада во "властно-юридическое опредмечивание" жизни российского народа <41>.
--------------------------------
<41> См.: Бондарь Н.С. Судебный конституционализм: доктрина и практика. С. 44 - 46.
Международное общественное движение ЛГБТ и его структурные подразделения - запрещенная в России экстремистская организация.
